Вильгельм почувствовал, как почва уходит у него из-под ног. Его испуг мог бы возбудить подозрения, если бы все не были склонны приписывать его растерянность обманутым надеждам жениха. Теперь он был вынужден отправиться на охоту и пожертвовать по крайней мере одну из своих пуль. С другой пулей, поклялся себе Вильгельм, он расстанется только для того, чтобы произвести пробный выстрел в день официальной помолвки.

Папаша Бертрам был недоволен, когда Вильгельм вернулся с охоты с одним-единственным оленем. Он рассердился еще больше на следующий день, когда Рудольф принес домой большую добычу, а Вильгельм пришел совсем пустым. Вечером лесничий пригрозил его прогнать и взять обратно свое согласие на помолвку с Кэтхен, если на следующее утро Вильгельм не принесет по крайней мере двух косуль. Кэтхен была в большой тревоге за него и во имя их любви попросила Вильгельма приложить все свое старание, а о ней лучше вообще не думать во время охоты.

В таком крайне удрученном настроении Вильгельм отправился в лес. Он понял, что потеряет Кэтхен в любом случае. Ему не оставалось ничего, кроме печального выбора, каким образом разрушить свое счастье.

Пока Вильгельм размышлял о своей горькой судьбе, совсем близко от него показалось стадо косуль. Машинально он достал свою последнюю пулю. Казалось, она лежала в его руке многопудовым грузом. Он уже хотел было положить ее обратно, решив сберечь это сокровище, чего бы это ни стоило. Но тут Вильгельм увидел вдали старика с деревянной ногой, шедшего по направлению к нему.

Радостно зарядил он в ствол пулю, нажал на курок, и две косули упали на землю. Вильгельм оставил их там лежать и бросился навстречу инвалиду; но тот, видимо, пошел другой дорогой, и найти его не удалось.

Папаша Бертрам был наконец-то доволен Вильгельмом, однако тот провел остаток дня в тихом отчаянии. И даже ласки Кэтхен не могли его утешить.

Вечером он сидел, совершенно безучастный, и едва замечал, что лесничий и Рудольф завели довольно оживленный разговор, пока старый Бертрам не обратился к Вильгельму, выведя его из оцепенения.

— Тебе, как и мне, Вильгельм, не следует отмалчиваться, — сказал он, — если кто-то говорит о нашем предке Куно такие вещи, как только что сказал Рудольф. Если ангелы защитили тогда Куно и того невинного человека, то за это мы должны быть благодарны бесконечной доброте господа. А обвинять моего предка в колдовстве никто не имеет права. Он умер тихо и кротко в своей постели, окруженный детьми и внуками. А тот, кто занимается колдовством, никогда хорошо не кончает, я сам был тому однажды свидетелем, когда был еще в учении под Прагой в Богемии.

— Расскажи, как это было! — воскликнул Рудольф, и остальные поддержали его.

— Было это достаточно скверно, — продолжил лесничий. — Мне до сих пор становится не по себе, когда вспоминаю об этом. Жил тогда в Праге молодой человек, звали его Георг Шмид, дерзкий и отчаянный парень, но в то же время храбрый и ловкий. Он был большим любителем охоты, и как только у него появлялась возможность, приходил к нам. Он мог бы стать хорошим охотником, но был невнимателен, и поэтому часто не попадал в цель. Однажды, когда мы подтрунивали над ним по этому поводу, он заявил, что скоро будет стрелять лучше всех егерей и что от него не уйдет никакая дичь ни в воздухе, ни в лесу. Но обещание он свое не выполнил. Через несколько дней после этого, рано утром к нам постучался незнакомый охотник и сказал, что рядом на дороге лежит человек, полумертвый и беспомощный. Мы, ученики, сразу же бросились к этому месту. Там лежал Георг, весь окровавленный и в глубоких царапинах, словно он побывал среди диких кошек. Говорить он не мог и почти не подавал признаков жизни. Мы тотчас же внесли его в дом. А один из нас сообщил об этом в Прагу, откуда за Георгом вскоре приехали и забрали его. Там перед своей кончиной он поведал, что намеревался с одним старым горным егерем отлить особые пули, которые били бы в цель без промаха. И так как он допустил при этом оплошность, то дьявол так отделал его, что Георгу пришлось заплатить за это своей жизнью.

— А какую оплошность он допустил? — с трепетом в сердце спросил Вильгельм. — Разве в таком колдовстве всегда замешан дьявол?

— Кто же еще? — удивился лесничий. — Я знаю, конечно, некоторые толкуют о скрытых природных силах и влиянии звезд. Ну, не хочу никого разубеждать, но только я уверен — это происки дьявола.

Вильгельм с трудом перевел дух.

— А не рассказывал Георг, из-за чего ему так досталось? — спросил он лесничего.

— Конечно, — ответил тот, — он даже дал показания в присутствии судебного исполнителя. Вместе с горным егерем они пошли незадолго до полуночи на перекресток дорог. Там они провели окровавленной шпагой круги обложили его крест-накрест черепами и костями. После этого горный егерь рассказал Георгу, что нужно было делать дальше. А именно — ровно в одиннадцать часов тот должен был начать отливать пули, и их должно было быть не больше и не меньше, чем шестьдесят три. Если будет на одну больше или меньше, когда пробьет двенадцать, то он пропал. Во время работы Георгу нужно было не говорить ни слова и не выходить за круг — что бы с ним ни произошло. При этом, однако, шестьдесят из изготовленных им пуль обязательно попадут в цель, а не больше трех — пролетят мимо. Георг и в самом деле начал отливать пули, но, как он рассказывал, перед ним предстали такие страшные и отвратительные видения, что он не выдержал, громко закричал и выскочил из круга, после чего без чувств упал на землю и пришел в себя лишь в Праге, возвращенный из беспамятства заботами врачей и молитвами священника.

— Может быть, этот Георг заключил договор с сатаной? — спросил Рудольф.

— Не хочу утверждать этого наверняка, — ответил лесничий, — потому что сказано в Писании: не судите, да не судимы будете. Однако это всегда тяжкий проступок, если человек пускается в такие дела, где силы зла могут легко овладеть им и погубить его тело и душу. Для почитающего господа охотника в этом нет необходимости. Ты же проверил это на себе, Вильгельм; хорошее ружье и хорошая выучка — и не нужны настоящему охотнику никакие заколдованные пули, чтобы попасть в цель. Ни за что не стал бы я стрелять такой пулей, потому что дьявол не зря зовется лукавым и когда-нибудь может направить такую пулю вместо моей цели в свою.

Лесничий пошел спать, оставив Вильгельма в мучительных раздумьях. Напрасно ворочался он на своем ложе, пытаясь уснуть. Сон бежал от него. Перед его внутренним взором появлялись, сменяя друг друга, старик с деревянной ногой, Георг, Кэтхен, главный егерь, требовавший произвести пробный выстрел. А разгоряченная фантазия Вильгельма объединяла эти фигуры в немыслимые сочетания. То перед ним появлялся неудачливый заклинатель духов, предостерегая его своим страшным окровавленным видом, то это жуткое видение превращалось в мертвенно-бледное лицо Кэтхен, а рядом стоял, сотрясаясь от дьявольского, глумливого смеха, старик с деревянной ногой. То он видел себя, изготовившегося для пробного выстрела, стоящего перед главным егерем. Вильгельм целился, стрелял и промахивался. Кэтхен падала без чувств. Отец Бертрам прогонял его. Тут появлялся инвалид и приносил ему новые пули — слишком поздно, на второй выстрел у него уже не было права.

Так прошла ночь. Как только начало светать, Вильгельм отправился в лес, и ноги сами привели его к тому месту, где он в свое время встретил одноногого. Свежий утренний воздух развеял мрачные видения минувшей ночи. «Глупец, — сказал он себе, — если ты не понимаешь чего-то таинственного, значит ли это, что данная тайна враждебна тебе? И разве так уж необычно то, что я ищу, неужели для этого нужна помощь духов? Человек усмиряет могучий инстинкт животного, почему же он не в состоянии управлять куском мертвого металла, который с его помощью получает движение и силу? Природа так богата явлениями, которых мы не понимаем. Что же, я должен поставить на карту свое счастье из-за какого-то предрассудка? Я не буду вызывать духов; но я хочу призвать и использовать природу и ее скрытые силы, даже если я не в силах разгадать ее тайны. Да, я отыщу этого старика с деревянной ногой. Ну, а если я его не найду — тогда я буду отважнее Георга. Его на этот шаг толкнула заносчивость, мной же руководит любовь и честь».