Диктатор отмахнулся.

— Я хочу знать, почему ты думаешь, что это Гаю Марию вздумалось сделать тебя flamen Dialis?

Цезарь помолчал, подбирая слова. Он понимал, что его ответ должен быть логичным и беспристрастным.

— Гай Марий имел возможность достаточно хорошо узнать меня за те месяцы, что я был с ним после его второго удара, — начал он.

Сулла сразу прервал рассказ:

— Сколько лет тебе было тогда?

— Десять, когда я впервые пришел к нему, и двенадцать, когда все закончилось.

— Продолжай.

— Меня интересовало все, что он мог рассказать о солдатской службе. Я слушал его очень внимательно. Он научил меня ездить верхом, фехтовать, метать копье, плавать. — Цезарь криво улыбнулся. — В те дни у меня были большие амбиции относительно военной службы.

— Поэтому ты и слушал очень внимательно?

— Да, конечно. И я думаю, у Гая Мария сложилось впечатление, что я хочу превзойти его.

— А почему он так подумал?

Другой покаянный взгляд:

— Потому что я сам сказал ему об этом!

— Хорошо. Перейдем к фламинату. Объясни подробно.

— Я не могу дать тебе логичного ответа, правда. Я считаю, что он превратил меня во фламина Юпитера, чтобы помешать мне сделать военную или политическую карьеру, — произнес Цезарь, чувствуя себя неловко. — Такой ответ не совсем продиктован моим тщеславием. У Гая Мария тогда не все в порядке было с головой. Может быть, он просто вообразил это.

— Ну что же, — сказал Сулла с непроницаемым лицом. — Поскольку он мертв, мы никогда не узнаем истинной причины, не так ли? Однако твоя теория имеет под собой разумные основания. Гай Марий всегда боялся, что его затмит кто-нибудь, кто может это сделать по праву рождения. Старинные и великие имена. А его имя было новым, и он чувствовал себя несправедливо ущемленным. Потому что он был «новым человеком». Возьмем, к примеру, пленение мною царя Югурты. Ты знаешь, он присвоил себе всю заслугу! Это была моя работа, мое умение! Если бы я не захватил тогда Югурту, война в Африке никогда не закончилась бы так быстро. Кузен твоего отца, Катул Цезарь, пытался воздать мне должное в своих мемуарах, и его ошикали.

Даже если бы от этого зависела жизнь Цезаря, он ни словом, ни взглядом не выдал бы своего мнения по поводу этой удивительной версии пленения царя Югурты. Сулла был тогда всего лишь легатом Мария! Какой бы блестящей ни была финальная операция, пленение царя Югурты было заслугой Мария! Именно Марий послал Суллу на задание, именно Марий был главнокомандующим в той войне. Естественно, главнокомандующий не в состоянии делать все сам — для этого у него имеются легаты. Цезарь понимал, что слышит сейчас одну из самых ранних версий того, что станет впоследствии официальной историей: Марий проиграл, Сулла победил. По одной-единственной причине. Потому что Сулла пережил Мария.

— Ясно, — промолвил Цезарь и замолчал.

Помедлив немного, Сулла встал с кресла и прошел к кушетке, где лежало одеяние flamen Dialis. Он поднял шлем из слоновой кости, украшенный острым зубцом и диском из шерсти, и стал перекидывать его с руки на руку.

— Ты сделал в шлеме хорошую подкладку, — заметил он.

— В нем очень жарко, Луций Корнелий, а я не люблю потеть, — объяснил Цезарь.

— И часто меняешь подкладку? — спросил Сулла, поднеся шлем к носу и нюхая его. — Пахнет приятно. О боги, как может вонять военный шлем! Я видел, как кони воротили морды, когда им предлагали напиться из шлема.

Еле заметная гримаса промелькнула на лице Цезаря, но он пожал плечами и постарался превратить все в шутку.

— Издержки войны, — заметил он беспечно.

Сулла ухмыльнулся:

— Интересно будет посмотреть, как ты справишься с такими издержками, мальчик! Ведь ты немного педант, не так ли?

— В некоторых случаях — возможно, — ровным голосом ответил Цезарь.

Apex вернулся на кушетку.

— Значит, ты ненавидишь свою жреческую должность, а? — спросил Сулла.

— Я ее ненавижу.

— И все же Гай Марий настолько боялся мальчика, что связал его этой должностью.

— Могло показаться и так.

— Помню, в семье говорили, будто ты был очень умный и мог свободно читать, разбираясь в любом почерке. Можешь?

— Да.

Подойдя к столу, Сулла порылся в документах и письмах, отыскал нужный и протянул Цезарю:

— Читай.

Взглянув на написанное, Цезарь понял, почему Сулла выбрал для испытания именно это письмо. Написано было отвратительно: буквы налезали одна на другую, знаки препинания отсутствовали, так что текст представлял собой сплошные бессмысленные каракули:

Цезарь закончил читать и посмотрел на Суллу. Глаза его весело блестели.

Сулла, откинув голову, расхохотался.

— Я так и думал! И мой секретарь тоже предполагал нечто подобное. Спасибо, Цезарь. Ты ведь раньше не видел этого письма и не мог подготовиться?

— Совершенно верно.

— Ужасно, когда не можешь все делать сам, — сдержанно заметил Сулла. — Это самое плохое, что есть в должности диктатора. Я вынужден использовать агентов — задача слишком трудная. Человеку, упомянутому в письме, я доверял. Я знал, что он жаден, но не подозревал, что жадность его до такой степени вопиющая.

— В Субуре все знают Марка Лициния Красса.

— В связи с его поджогами — горящими инсулами?

— Да. Его пожарные команды прибывают не прежде, чем он дешево купит имущество погорельцев, и только после этого гасят огонь. Красс становится самым богатым домовладельцем в Субуре. И самым непопулярным. Но на инсулу моей матери он рук не наложит! — поклялся Цезарь.

— На имуществе внесенных в списки он тоже больше не разживется, — резко проговорил Сулла. — Он порочит мое имя. Я предупреждал его! Он не послушал. Я больше не хочу его видеть. Пусть хоть сдохнет.

Неловко было выслушивать все это. Какое дело Цезарю до неприятностей диктатора, связанных с его агентами? У Рима больше никогда не будет диктатора! Но Цезарь все ждал, надеясь, что рано или поздно Сулла перейдет к делу. Он чувствовал, что все эти посторонние разговоры были просто способом испытать его терпение, а возможно, и помучить.

— Твоя мать не знает этого и ты тоже, но я не приказывал убивать тебя, — заговорил диктатор.

Цезарь удивленно посмотрел на Суллу:

— Не приказывал? Но некий Луций Корнелий Фагит говорил Рии совсем другое! Он ушел с тремя талантами из денег моей матери — якобы за то, что пощадил меня, когда я был болен. Ты только что говорил мне, как ужасно быть вынужденным прибегать к услугам агентов, потому что они становятся жадными. Что ж, как вверху, так и внизу.

— Я запомню имя агента, и твоей матери вернут эти деньги, — сказал Сулла, явно рассерженный, — но дело не в этом. Дело в том, что я вообще не приказывал тебя убивать! Я приказал доставить тебя ко мне живым, чтобы задать те вопросы, которые я сейчас задавал.

— А после этого убить меня.

— Сначала я так и собирался.

— Но теперь ты дал слово, что не убьешь меня.

— Не думаю, что ты изменил свое решение относительно развода с дочерью Цинны.

— Нет. Я никогда не разведусь с ней.

— Это ставит Рим перед трудной проблемой. Я не могу приказать убить тебя, ты не хочешь быть фламином Юпитера, ты не разведешься с дочерью Цинны, потому что она — способ избавиться от жреческих обязанностей. И не трудись пускаться в высокопарные рассуждения о чести, этике, принципах!

И вдруг его изрытое болезнью лицо стало таким невероятно старым… Губы втянулись внутрь беззубого рта, потом зашлепали, словно что-то обсуждали сами с собою. Сулла был похож на Сатурна, размышлявшего, проглотить ли целиком очередного ребенка.