Проквестор прибыл в Никомедию и нашел губернатора в очень хорошем настроении. Юнк обнаружил золотой слиток в темнице под дворцом и присвоил его, не зная, что это Цезарь и Ородалтис положили туда золото — специально, чтобы поймать губернатора за руку.

— Да, Помпей, ты очень хорошо поработал, и теперь Вифиния — часть провинции Азия, — великодушно молвил Юнк. — Поэтому я удовлетворю твою просьбу. Ты можешь называть себя Вифинским.

Поскольку это известие привело Помпея («Вифинского») в состояние экзальтации, почти равное состоянию губернатора, они решили устроить совместную трапезу, возлежа на обеденных ложах с приятным ощущением полного благополучия.

Юнк первым заговорил о Цезаре, но только после того как было поглощено последнее блюдо.

— Это самая высокомерная задница, какую я когда-либо встречал, — проговорил он, поджимая губы. — Отказал мне в доле трофеев, а потом имел безрассудство просить у меня разрешения распять пятьсот здоровых и крепких мужчин, которые дадут мне, по крайней мере, некоторую компенсацию, когда я продам их на рынке!

Помпей во все глаза смотрел на губернатора.

— Продать их?

— В чем дело?

— Но ведь ты приказал пиратов распять, Марк Юний!

— Я не приказывал этого!

Помпей («Вифинский») весь съежился.

— Дерьмо!

— В чем дело? — повторил Юнк, цепенея.

— Цезарь вернулся в Пергам через семь дней после отъезда к тебе и объявил, что ты дал согласие распять пленников. Я, признаюсь, был немного удивлен, но мне и в голову не пришло, что он солгал! Марк Юний, он распял их всех!

— Я не думал, что он посмеет!

— Он посмел! И с такой уверенностью! Он был так спокоен! Он обвел меня вокруг пальца, как глупого раба. Я даже сказал ему, что удивлен твоему согласию, но он смотрел на меня так спокойно, без тени вины! Правда, Марк Юний, я поверил каждому его слову. Кстати, от тебя не было ни одного замечания, которое опровергало бы его заявление, — ловко добавил Помпей.

Юнк был в ярости. Он даже заплакал.

— Этих людей можно было продать за два миллиона сестерциев! Два миллиона, Помпей! И он еще послал тысячу талантов в казну Рима, даже не известив меня предварительно об этом, не предложив мне доли! Теперь я собираюсь потребовать у казны губернаторскую долю, а ты ведь знаешь, какой это цирк! Мне повезет, если я получу решение, прежде чем родится мой первый праправнук! А он, fellator, наверное, присвоил тысячи талантов! Тысячи!

— Сомневаюсь, — сказал Помпей («Вифинский»), стараясь не смотреть на безутешного Юнка. — Я поговорил с капитаном родосских кораблей, и выяснил, что Цезарь действительно отдал все трофеи Родосу, Ксанфу и Патаре. Трофеи были богатые, но все же не египетские сокровища. Родосцы считают, что себе Цезарь взял очень мало, и кажется, это общее мнение. Один из его вольноотпущенников сказал, что Цезарю нравятся деньги, как и любому другому, но он слишком умен, чтобы ценить их выше своей политической карьеры. И сообщил мне с хитрой улыбкой, что Цезарь никогда не окажется привлеченным к суду за вымогательство. Оказывается также, что, еще живя на пиратской базе в ожидании выкупа, этот человек поклялся пиратам, что он распнет их. Будет трудно доказать, что он хоть что-то присвоил из пиратских трофеев, Марк Юний.

Юнк осушил глаза, высморкался.

— Я не могу доказать, что он взял что-то в Никомедии или где-нибудь еще в Вифинии. Но он взял! Он обязательно должен был взять! В свое время я знал добродетельных людей, но могу поклясться, что он — не из их числа, Помпей. Он слишком самоуверен, чтобы быть добродетельным. И слишком высокомерен. Он поступает так, словно ему принадлежит весь мир!

— По словам вожака пиратов, который считал Цезаря очень странным, он вел себя именно так. Словно ему принадлежит весь мир. В то время как на самом деле он был пленником. Ходил повсюду, всех оскорблял, и при этом с большим чувством юмора! С него потребовали выкуп в двадцать талантов, так это привело его в ярость! Он сказал, что стоит не меньше пятидесяти талантов, и заставил их назначить эту цену!

— Так вот почему он назвал пятьдесят талантов! Я заметил это и раньше, но был слишком зол на него, чтобы поймать его на этом, а потом забыл. — Юнк покачал головой. — Это, вероятно, объясняет все, Помпей. Этот человек сумасшедший! Пятьдесят талантов — это сумма выкупа за цензора. Да, я думаю, он сумасшедший.

— Или, вероятно, он хотел запугать Ксанф и Патару, чтобы они скорее собрали деньги, — сказал Помпей.

— Нет! Он сумасшедший, а сумасшествие проявляется в большом самомнении. И он всегда был таким. — Лицо Юнка стало злым. — Но его мотивы здесь ни при чем. Все, что я хочу, — заставить его заплатить за то, что он мне сделал! Я не верю! Два миллиона сестерциев!

Если у Цезаря и были какие-либо предчувствия касательно возрастающей враждебности к нему, которую провоцировали его поступки, он очень искусно скрывал их. Когда его корабль наконец встал на якорь у Родоса, он заплатил капитану, добавив очень щедрую награду, нанял удобный, но не претенциозный дом в окрестностях города и приступил к занятиям с великим Аполлонием Молоном.

Поскольку этот большой и независимый остров, ближайший к провинции Азия, был центром пересечения морских путей в восточной части Средиземного моря, его постоянно снабжали новостями и слухами, так что любой ученик из Рима не чувствовал себя отрезанным от родного города и был неплохо осведомлен о событиях в любой части римской империи. Таким образом, вскоре Цезарь узнал о письме Помпея в Сенат и о реакции Сената, и в том числе о том, что старшим консулом был назначен Лукулл. И еще ему сообщили, что в начале марта старший консул прошлого года Луций Октавий умер в Тарсе вскоре после прибытия в Киликию в качестве губернатора. Еще рано было ожидать решения Сената о его замене. Завещанный дар Вифинии очень понравился всем в Риме, от высших слоев до низших. Но, как Цезарь узнал на Родосе, не все хотели, чтобы эта новая земля стала частью провинции Азия. Спор еще не был окончен, но, несмотря на это, Юнку приказали ускорить официальное оформление ввода Вифинии в состав империи. И Лукулл, и Марк Котта, теперь консулы, хотели сделать Вифинию отдельной провинцией со своим губернатором, а Марк Котта жаждал получить этот пост на будущий год.

Однако больший интерес для родосцев представляли местные новости. Для них было важнее, что происходит в Понте и Каппадокии, нежели в Риме или Испании. Говорили, что после вторжения царя Тиграна в Каппадокию четыре года назад ни одного жителя не оставили в Эзебии Мазаке, так много людей царь вывез, чтобы заселить Тигранокерт. Каппадокийский царь, который при встрече не произвел на Цезаря впечатления, жил в ссылке в Александрии со времени вторжения, объясняя свой выбор места проживания тем, что Тарс слишком близок к Тиграну, а Рим слишком дорог для его кошелька.

Бродило много слухов насчет того, что царь Митридат занят мобилизацией новой, большой армии. Он страшно разозлился, когда до него дошла новость о том, что Вифиния завещана Риму. Но никто не знал подробностей, а Митридат очень недурно чувствовал себя в своих границах.

Марк Юний Юнк тоже внес свою лепту в общий хор слухов. О нем говорили, что он занимается вымогательством у некоторых наиболее важных римских граждан, проживающих в Вифинии, — особенно тех, кто обитает в Гераклее на Эвксине, и что в Сенат Рима были посланы официальные жалобы, утверждающие, что Юнк грабит страну, лишая ее величайших сокровищ.

Затем в начале июня всю провинцию Азия потрясло одно известие. Царь Митридат на марше! Он прошел по Пафлагонии и достиг Гераклеи, как раз на границе с Вифинией. В Рим полетела весть, что царь Понта намерен забрать Вифинию себе. Кровь, происхождение и географическая близость — все говорит в пользу того, что Вифиния принадлежит Понту, а не Риму, и царь Митридат не будет спокоен, пока Рим владеет Вифинией. Но в Гераклее огромная понтийская орда остановилась. Как всегда, послав вызов Риму, Митридат внезапно передумал и залег, ожидая, что предпримет Рим.