Потрясающая система, изобретенная Крассом и Аттиком, сулила огромный доход, не сделай Сулла того неожиданного шага в отношении финансов в провинции Азия. Она рухнула как раз тогда, когда Красс начал замечать, что их состояние начинает понемногу расти. Крах заставил его бежать с жалкими грошами в кошельке и погибшими надеждами. Он оставил двух женщин без мужской защиты — свою мать и жену. Через два месяца после его побега Тертулла родила ему сына.

Но куда податься? В Испанию, решил Красс. В Испании находились остатки былого состояния Крассов. За годы до этого отец Красса плавал к Оловянным островам, Касситеридам, и заключил контракт на исключительное право перевозить олово с Касситерид через Северную Испанию к берегам Средиземного моря. Гражданская война в Италии все разрушила, но Красс ничего не потерял. Он бежал в Ближнюю Испанию, где клиент его отца, некий Вибий Пакциан, прятал его в пещере, пока Красс не уверился, что последствия его стремления к наживе не смогут настигнуть его в Испании. Он вновь всплыл на поверхность и принялся восстанавливать свою оловянную монополию, после чего приобрел несколько акций серебряно-свинцовых рудников в Южной Испании.

Однако эта деятельность могла процветать лишь при условии, что финансовые институты и торговые кампании Рима опять будут ему доступны. А это означало, что он нуждается в политическом союзнике, более сильном, чем кто-либо из тех, кого он знал лично. Ему требовался Сулла. Но чтобы заручиться расположением Суллы (поскольку Красс не был ни красивым, ни образованным, чего в избытке имелось у Тита Помпония Аттика), он должен преподнести Сулле подарок. А единственный подарок, который он мог, наверное, преподнести, — это армия. Армию он набрал из клиентов отца. Пять когорт, но хорошо обученных и хорошо вооруженных.

Первым портом захода после Испании стала Утика в провинции Африка, где, как узнал Красс, все еще пытался удержать свое положение правителя Квинт Цецилий Метелл Пий, которого Гай Марий прозвал Поросенком. Красс прибыл в начале лета прошлого года, но Поросенка — столпа римских незыблемых моральных устоев — не заинтересовала его коммерческая деятельность. Предоставив Поросенку самостоятельно устраиваться после окончания срока его правления, Красс отбыл в Грецию, к Сулле, который принял его подарок — пять испанских когорт, но к самому Крассу отнесся прохладно.

И теперь Красс сидел, с болью устремив на Суллу свои маленькие серые глазки и ожидая малейшего знака одобрения. Он был явно разочарован тем, что Суллу интересовал только Помпей. Прозвище «Красс» в знаменитом роде Лициниев существовало уже много поколений, и все эти Крассы соответствовали данному имени, заметил Варрон. Прозвище означало «Жирный» (а может, первого Лициния, которого прозвали Крассом, хотели назвать «Тупицей»?). При своем большом росте Красс был похож на быка. Даже его довольно невыразительное лицо отражало истинно бычье безразличие.

Варрон последний раз окинул взглядом присутствующих и вздохнул. Да, он был прав, посвятив большую часть своих мыслей Крассу. Все здесь амбициозны, большинство, может быть, не без таланта, некоторые — и жестоки, и аморальны, но, кроме Помпея и Суллы, только Марк Красс был человеком с будущим.

Возвращаясь пешком в свой дом рядом с совершенно трезвым Помпеем, Варрон вдруг понял, что хорошо сделал, когда поддался призыву Помпея и принял участие в этой кампании.

— О чем ты говорил с Суллой? — спросил он.

— Ни о чем существенном, — ответил Помпей.

— Вы разговаривали очень тихо.

— Да? Разве? — Варрон скорее почувствовал, чем увидел ухмылку на губах Помпея. — Этот Сулла не дурак, даже если он уже не тот человек, каким был прежде. Если остальные из этого угрюмого сборища не могли слышать, о чем мы говорили, как они могут знать, что мы говорили не о них?

— Сулла согласился быть твоим партнером в этой кампании?

— Я буду сам командовать моими легионами. Это все, чего я хотел. Он знает, что я не отдаю ему войска, даже на время.

— Это обсуждалось открыто?

— Я же сказал тебе, что Сулла не дурак, — лаконично ответил Помпей. — Ничего особенного сказано не было. Между нами нет никакого соглашения, и он ничем не связан.

— И ты согласен с этим?

— Конечно! И он знает, что я ему нужен, — сказал Помпей.

На следующее утро Сулла встал с рассветом. Час спустя его армия уже шагала в направлении к Капуе. К этому времени им овладел приступ деятельного настроения. Эти перепады совпадали с состоянием его лица, ибо зуд мучил его не непрерывно, а только временами. Только что оправившись от очередного приступа и сопутствующего ему запоя, Сулла знал, что на несколько дней у него будет отдых — при условии, что он ничем не спровоцирует новый приступ. Для этого необходимо строго следить за своими руками. От них требовалось ни под каким видом не касаться лица. Только оказавшись в столь трудном положении, человек начинает осознавать, сколько раз его руки непроизвольно тянутся к лицу. А тут влажные везикулы, твердеющие по мере заживления, и непрерывное щекочущее ощущение, возникающее при малейшем движении кожи лица, — все это входит в процесс заживления. Легче всего в первый день — а это как раз сегодня; но с течением времени он забудет обо всем, рука его потянется к лицу в естественном желании почесать нос или щеку — и все может начаться снова. И начнется. Поэтому Сулла решил строго контролировать себя, чтобы успеть сделать как можно больше, прежде чем появятся расчесы, и он опять примется пить до бесчувствия.

Но это так трудно! Так много надо сделать, а он — лишь тень того, прежнего, человека. Сулла всего достиг, преодолевая огромные препятствия, но как только год назад, в Греции, появилась эта болезнь, он постоянно удивлялся: почему он вообще продолжает бороться? Как правильно заметил Помпей, Сулла был не дурак. Он знал, что жить ему осталось недолго.

В такой день, как сегодня, только что избавившись от зуда, он понимал, почему не оставляет своей затеи: потому что он — величайший человек в мире, не желающий признавать свой конец; Даже боги не могли ввести в заблуждение халдейского прорицателя. Быть выше всех остальных, понял он сегодня, означало и значительно более высокую степень страданий. Сулла попытался не улыбнуться (улыбка могла нарушить процесс заживления), думая о своем вчерашнем соседе на обеде. Вот теперь появился человек, который даже еще не начал понимать природу величия!

Помпей Великий! Сулла уже знал, под каким именем он известен среди своих. Молодой человек, который воображает, что величие не должно завоевываться, что величие дается от рождения, что величия не может не быть. «Всем своим сердцем я хочу, Помпей Магн, — подумал Сулла, — прожить достаточно, чтобы увидеть, кто и что сокрушит тебя!» Однако поразительный человек, определенно чудо своего рода. Не подчинится никому, это уж точно. Нет, Помпей Великий — соперник. И считает себя соперником. Уже. В двадцать два года. Сулла знал, как использовать тех ветеранов, которых мальчишка привел с собой. Но как лучше всего использовать самого Помпея Великого? Конечно, дать ему полную свободу действий. Проследить, чтобы ему не попадались задачи, которые он не сможет выполнить. Льстить ему, прославлять его, никогда не ранить его монументального тщеславия.

Дать ему понять, что он — пользующийся, и никогда не давать ему возможности увидеть, что им пользуются. «Нет, я умру задолго до того, как он с грохотом рухнет, потому что, пока я жив, я сделаю все, чтобы этого не случилось. Он слишком полезен. Слишком… ценный».

Мул, на котором ехал Сулла, пронзительно закричал, качая головой в знак согласия. Но, постоянно помня о своем лице, Сулла не улыбнулся сообразительности мула. Он ждал. Ждал мази и рецепта ее приготовления. Почти десять лет назад он впервые ощутил эту болезнь кожи при возвращении с реки Евфрат. Хорошая была экспедиция!

С ним был его сын, ребенок Юлиллы, который, став юношей, превратился в друга и наперсника Суллы. Раньше у Суллы никогда такого не было. Идеальный партнер идеальных отношений. Как они разговаривали! Обо всем, о любом. Мальчик был способен простить своему отцу так много вещей, которых сам Сулла не мог простить себе сам. Не убийства и другие вынужденные преступления — это были поступки, к которым человека вынуждает сама жизнь, — но эмоциональные ошибки, слабости ума, диктуемые желаниями и наклонностями, о которых разум вопил: «Глупо, бесполезно!» Как серьезно слушал Сулла-младший, как он все понимал, несмотря на молодость! Успокаивал. Придумывал оправдания, которые тогда казались справедливыми. И мир Суллы, довольно бессодержательный, начинал сверкать, расширяться, обещать такую глубину и масштабы, которые мог ему придать только этот любимый сын. А потом, благополучно прибыв домой, Сулла-младший умер. Вот так. Все закончилось в два обыкновенных дня, ничем не примечательных. Ушел друг, ушел наперсник. Ушел любимый сын.