Лепид, имевший репутацию человека, который спорил с Суллой в Сенате, считал, что у него есть шанс уменьшить строгость некоторых законов Суллы, ибо его сторонники в Сенате превосходили числом сторонников Катула.
— Я хочу, — сказал Лепид своему близкому другу Марку Юнию Бруту, — войти в историю как человек, который облек законы Суллы в форму, более приемлемую для всех, даже для его врагов.
Фортуна была на стороне их обоих. Последний составленный Суллой список магистратов включал имя Брута как претора. Когда в первый день прошлого нового года консулы и преторы вступили в должность, жребии, определяющие, кому какие провинции достанутся, оказались благоприятны как для Лепида, так и для Брута. Лепиду досталась Заальпийская Галлия, а Бруту — Италийская Галлия. Срок их губернаторства начинался в конце их срока теперешней службы, то есть в первый день следующего года. Заальпийская Галлия до недавнего времени не была консульской провинцией. Но две вещи изменили ее статус: война в Испании против Квинта Сертория (неудачная) и состояние галльских племен, теперь находившихся на грани мятежа и, таким образом, представлявших угрозу для сухопутного пути в Испанию.
— Мы сможем действовать в наших провинциях единой командой, — сказал Лепид Бруту. — Я начну войну против восставших племен, а ты организуешь в Италийской Галлии поставки для меня и будешь оказывать мне любую помощь, какая понадобится.
Таким образом, Лепид и Брут мечтали о деятельном и полезном губернаторстве в будущем году. Поскольку Сулла был уже похоронен, Лепид приступил к осуществлению своей программы по смягчению жесткости законов Суллы, а Брут, председатель суда по делам о насилии, занимался исправлением законов Суллы, принятых в прошлом году претором Суллы Гнеем Октавием, применительно к этому суду. Очевидно с согласия Суллы, Гней Октавий узаконил требование, чтобы некоторые выигравшие от проскрипций возвратили имущество, полученное в результате насилия или запугивания, что, естественно, означало вычеркивание имен первоначальных собственников из списков проскрибированных. Одобрив меры Гнея Октавия, Брут с энтузиазмом продолжил свою работу.
В июне, когда прах Суллы был уже помещен в гробницу на Марсовом поле, Лепид объявил в Сенате, что он будет добиваться согласия Сената на lex Aemilia Lepida, согласно которому надлежит вернуть некоторые земли, которые Сулла отобрал у городов Этрурии и Умбрии, чтобы поселить на них своих ветеранов.
— Как все вы знаете, — обратился Лепид к внимательно слушавшему его Сенату, — к северу от Рима наблюдаются значительные волнения. Я считаю — и многие со мной согласны! — что в основном эти волнения порождены тем, что наш оплакиваемый диктатор захотел наказать сообщества в Этрурии и Умбрии, отобрав у них городскую землю, всю до последнего югера. То, что Сенат не всегда поддерживал меры диктатора, он продемонстрировал, когда пошел против желания диктатора внести в списки каждого гражданина в городах Арретий и Волатерры. И наша заслуга заключается в том, что нам удалось отговорить диктатора от этих мер, даже несмотря на тот факт, что в тот момент диктатор пребывал на пике своей власти. Не думайте, что мой новый закон предложит что-то хорошее Арретию и Волатеррам! Они активно поддерживали Карбона, а значит, от меня они не получат ничего. Нет, сообщества, о которых я говорю, в большинстве своем были вынуждены принимать у себя легионы Карбона. Они согласились на это не добровольно! Я говорю о таких местах, как Сполетий и Клузий. В данный момент они кипят от возмущения, ибо потеряли свои городские земли, хотя никогда не действовали предательски. Это просто несчастные жертвы гражданской войны, оказавшиеся на пути чьей-то армии.
Лепид помолчал, посмотрел на ряды сидящих по обе стороны Палаты и остался доволен увиденным. Он продолжил, добавив голосу больше чувства:
— Итак, мы не говорим о тех городах, которые активно поддерживали Карбона. Земли этих предателей более чем достаточно, чтобы поселить на них солдат Суллы. Я должен подчеркнуть это. С очень небольшим исключением, Италия теперь полностью римская, ее гражданам предоставлены политические права, и они распределены по всем тридцати пяти трибам. И все же ко многим жителям Этрурии и Умбрии до сих пор относятся как к мятежным союзникам. Да, в былые времена Рим всегда конфисковал общественные земли мятежного региона. Но как может Рим аннексировать земли римских граждан? А жители Этрурии и Умбрии, согласно законам, признаны римскими гражданами! Здесь кроется противоречие! И мы, почтенные отцы сенаторы, управляющие Римом, не можем впредь поощрять подобную практику. Если мы будем действовать так и дальше, Этрурия и Умбрия снова восстанут. А Рим не может позволить себе еще одну гражданскую войну при таком натиске извне! В настоящий момент нам нужно найти деньги, чтобы поддержать четырнадцать легионов, сражающихся против Квинта Сертория. И очевидно, что именно сюда должны идти наши драгоценные средства. Мой закон вернет земли Клузию и Тудеру и успокоит народ Этрурии и Умбрии, прежде чем станет слишком поздно.
Сенат слушал внимательно, хотя Катул очень резко высказался против этих мер, в чем его поддержали самые консервативные элементы, сторонники Суллы. Лепид этого ожидал.
— Это лишь первый шаг! — сердито выкрикнул Катул. — Марк Эмилий Лепид намеревается ликвидировать нашу новую конституцию по кускам, начав с мер, которые, как он знает, понравятся нынешнему составу Сената! Но я говорю, что этого нельзя допустить! Каждое предложение, которое ему удастся направить в Трибутное собрание с приложением senatus consultum, придаст ему смелости, и он пойдет все дальше и дальше!
Ни Цетег, ни Филипп не поддержали Катула. И тут Лепид почувствовал, что может одержать верх. Конечно, странно, что они не поддержали Катула, но зачем же сомневаться в таком подарке судьбы? Поэтому, не дожидаясь одобрения Сената, он выдвинул еще одно предложение.
— Долг нашей Палаты — снять эмбарго нашего оплакиваемого диктатора на продажу общественного зерна по цене ниже стоимости, установленной частными торговцами, — твердо сказал он.
Двери курии были распахнуты, чтобы стоявшие на улице могли слышать, что происходит в Сенате.
— Почтенные отцы, я — нормальный, порядочный человек. Я не демагог. Как старшему консулу, мне не требуется заискивать перед беднейшими гражданами. Моя политическая карьера сейчас в зените. Я могу позволить себе заплатить, сколько бы частный торговец ни запросил за свою пшеницу. И я вовсе не хочу сказать, что наш оплакиваемый диктатор был не прав, когда установил цены на общественное зерно, равные ценам частного. Я просто думаю, наш оплакиваемый диктатор не понимал последствий, вот и все. Ибо что фактически произошло? Частники взвинтили цену, потому что теперь правительство не заставляет их снижать ее! В конце концов, почтенные отцы, какой делец может устоять против перспективы больших доходов? Разве доброта и гуманность определяют действия торговца? Конечно, нет! Торговец занимается предпринимательством, чтобы получать доходы для себя и своих акционеров. А что главное, он слишком близорук, чтобы видеть: когда он поднимает цену до уровня, недоступного для большинства покупателей, он начинает подрывать самую основу своего дохода. Поэтому прошу вас одобрить lex Aemilia Lepida frumentaria, чтобы я мог внести его в Трибутное собрание для утверждения. Я возвращаюсь к нашему старому, проверенному порядку: продажа государством зерна населению по фиксированной цене — десять сестерциев за один модий. Уже многие годы эта цена позволяла государству иметь хороший доход, а так как урожайных лет у нас больше, чем неурожайных, в конечном счете в финансовом отношении государство не страдает.
Снова против выступил младший консул Катул. Но на этот раз мало кто поддержал его. И Цетег, и Филипп высказались за предложение Лепида. Поэтому оно получило senatus consultum, как только Лепид огласил его. Лепид мог представить свой закон в Трибутное собрание, что и сделал. Его репутация поднялась на новые высоты. И когда он появился перед народом, его встретили приветственными криками.
