Искусно избежав поползновений Птолемея Кипрского, Цезарь обратил всю свою энергию на александрийских чиновников. С ними нелегко было вести дела: они не любили Рим. Они не видели в предстоящей кампании Ватии ничего выгодного для Кипра. Их явно обидело, что Ватия прислал в качестве просителя какого-то младшего легата, которому всего двадцать один год.

— Моя молодость не имеет значения, — надменно заметил Цезарь этим господам. — Я — герой войны, обладающий боевой наградой; я стал сенатором в таком возрасте, когда обычному человеку возбраняется входить в Сенат. К тому же я — старший военный советник Публия Сервилия Ватии. Вам повезло, раз я снизошел заехать сюда!

Этим словам вняли, но отношение чиновников к Цезарю заметно не изменилось к лучшему. Хотя Цезарь говорил как политик, он ничего не мог от них добиться:

— Кипр тоже жертва пиратов. Как вы не поймете, что угрозу пиратов можно ликвидировать только в том случае, если все страны, которые страдают от их опустошительных набегов, объединятся и покончат с ними? Флот Публия Сервилия Ватии должен быть достаточно велик, чтобы растянуть на море «сеть», согнав всех пиратов в одно место, из которого у них не будет выхода. Предвидятся огромные трофеи, и Кипр сможет вновь принимать участие в торговых рынках Средиземного моря. Как вам отлично известно, в настоящее время пираты Киликии и Памфилии отрезают Кипр от хороших торговых путей.

— Кипру не надо участвовать в торговле на Средиземном море, — ответил александрийский лидер. — Все, что производит Кипр, принадлежит Египту.

Вторая беседа Цезаря состоялась с регентом Птолемеем. На этот раз Цезарю сопутствовала удача. С регентом была его жена, Митридатида Нисса. Если бы Цезарь знал физический тип Митридатова рода, он понял бы, что эта молодая госпожа была типичным его представителем — крупная, с желтыми волосами и глазами цвета зеленого золота. Ее чувственные прелести не обладали классической красотой, но Цезарь мгновенно оценил их. И она дала понять, что также должным образом оценила достоинства Цезаря. Когда дурацкая беседа с Птолемеем Кипрским закончилась, Нисса вышла под руку с гостем своего мужа, чтобы показать ему то место, где богиня Афродита явилась из морской пены, чтобы разбивать людские сердца.

— Она — моя прабабка в тридцать девятом колене, — сказал Цезарь, облокотясь на белую мраморную балюстраду, которая ограждала место рождения Афродиты от остального побережья.

— Кто? Конечно, не Афродита?

— Именно она. Афродита — мой предок через ее сына Энея.

— В самом деле?

Зеленые глаза, чуть выпуклые, пристально смотрели на Цезаря, словно искали некий знак этого ошеломляющего августейшего происхождения.

— Истинная правда, царевна.

— В таком случае ты принадлежишь Любви, — промурлыкала дочь Митридата и дотронулась длинным пальцем до загорелой руки Цезаря.

Прикосновение подействовало на него должным образом, хотя он и не подал вида.

— Я никогда не слышал, чтобы это истолковывали таким образом, царевна, но в этом есть смысл, — отозвался он, улыбаясь и любуясь горизонтом, где сапфир моря встречался с аквамарином неба.

— Конечно, ты принадлежишь Любви, имея такую прародительницу!

Цезарь повернул голову, и взгляды их встретились почти на одном уровне — такой высокой она была.

— Удивительно, — тихо молвил он, — что море пенится так обильно только в этом месте, хотя я не вижу никакой причины для столь бурного кипения. — Он показал сначала на север, потом на юг. — Видишь? За пределами ограждения пены нет!

— Говорят, что Афродита оставила пену здесь, чтобы она никогда не исчезала.

— В таком случае пузырьки — это ее сущность.

Цезарь сбросил тогу и наклонился, чтобы расстегнуть свои сенаторские сандалии.

— Я должен омыться ее сущностью, царевна.

— Если бы ты не был ее праправнуком в тридцать девятом колене, я бы посоветовала тебе поостеречься, — сказала Нисса, следя за ним.

— А что, религия запрещает купаться здесь?

— Нет. Это лишь неразумно. Твоя прапрабабка в тридцать девятом колене известна тем, что поражает купающихся насмерть.

Цезарь благополучно вышел на берег после погружения и увидел, что Нисса, покрыв прибрежную колючую траву своим платьем, лежит в ожидании. Один пузырек прилип к тыльной стороне его ладони. Цезарь наклонился и слегка прижал этот пузырек воздуха к ее по-девичьи гладкому соску. Он засмеялся, когда пузырек лопнул, а она вскочила, невольно задрожав.

— Ожог Венеры, — сказал он и лег рядом с ней, влажный и возбужденный от ласки таинственной морской пены, ибо он только что был помазан Венерой, которая даже предоставила ему для наслаждения эту великолепную женщину, дитя великого царя.

Когда Цезарь вошел в нее, то понял, что до него она не принадлежала еще никому. Соединились любовь и власть — высшее достижение.

— Ожог Венеры, — повторила Нисса, растянувшись, как огромная золотистая кошка: столь огромен был дар богини.

— Ты знаешь римское имя Афродиты, — произнес потомок богини, чувствуя себя таким счастливым, словно пузырек воздуха держал его над землей, не давая опуститься.

— У Рима длинная рука.

Пузырек лопнул, но не потому, что она так сказала. Просто момент прошел, вот и все.

Цезарь поднялся. Он никогда не любил потянуть время после занятий любовью.

— Итак, Митридатида Нисса, сможешь ли ты использовать свое влияние, чтобы помочь мне получить флот? — спросил он, не став пускаться в объяснения насчет того, почему эта просьба заставила его усмехнуться.

— Какой ты красивый, — молвила она, лежа на боку и упираясь подбородком в ладонь. — Безволосый, как бог.

— Ты тоже, как я заметил.

— Все дворцовые женщины выщипывают себе волосы на теле, Цезарь.

— Но не мужчины?

— Нет! Ведь это больно!

Он засмеялся. Надел тунику, обулся, потом принялся за трудную работу надевания тоги без посторонней помощи.

— Вставай, женщина! — весело крикнул он. — Предстоит получить флот и убедить твоего волосатого мужа в том, что мы только любовались морской пеной.

— О, мой муж! — Она стала одеваться. — Ему все равно, чем мы занимались. Ведь ты же заметил, что я была девственницей.

— Невозможно было не заметить.

Ее зелено-золотистые глаза блеснули:

— У меня такое впечатление, что, если бы я никак не могла помочь тебе заполучить кипрский флот, ты и не взглянул бы на меня.

— Я не согласен, — спокойно возразил он. — Однажды меня уже обвиняли в подобном. Тогда мне тоже требовалось получить корабли. И то, что я говорил тогда, я могу повторить и сегодня: я скорее проткну себя мечом, чем использую женские уловки ради достижения цели. Но ты, дорогая и милая царевна, была даром богини. А это совсем другое.

— Ты сердишься на меня?

— Ни в коей мере. Ты умная женщина, если подумала об этом. Ты научилась здравомыслию у своего отца?

— Наверное. Он умный человек. Но вместе с тем и глупый.

— Каким же образом?

— Он не умеет прислушиваться к советам других. — Нисса вместе с Цезарем направилась ко дворцу. — Я очень рада, что ты приехал в Пафос, Цезарь. Я уже устала оставаться девственницей.

— Но ты продолжала ею быть. Почему именно я?

— Ты — потомок Афродиты, поэтому ты больше чем мужчина. А я — царская дочь! Я не могу отдаться просто мужчине. Мужчина должен быть или царских, или божественных кровей.

— Это честь для меня.

Переговоры о флоте заняли некоторое время, о чем Цезарь не пожалел. Каждый день он и пренебрегаемая жена Птолемея Кипрского приходили на место рождения Афродиты, и каждый День Цезарь купался в сущности богини, прежде чем с огромным удовольствием поделиться своей сущностью с супругой Птолемея Кипрского. Было очевидно, что чиновники из Александрии куда больше уважали Митридатиду Ниссу, чем ее мужа. Это имело некое отношение к тому обстоятельству, что царь Тигран находился недалеко, на другом берегу, в Сирии. Египет был достаточно далеко, чтобы считать себя в безопасности, но вот Кипр — это совсем другое.