– Я – патрицианка из рода Сервилиев, – повторила она четко. – Как бы вы со мной ни поступили, вам никуда не деться от того факта, что я лучше вас всех, вместе взятых. Тем, кто стоит ниже меня, какие-то поступки могут быть запрещены, я же всего лишь исполнила свой долг. Я раскрыла заговор, направленный против Рима, и сообщила о нем отцу. Этого от меня требовал долг. Можешь наказывать меня как хочешь, Марк Ливий: запри навечно в комнате, побей, убей! Я знаю, что исполнила свой долг.

– Убери ее прочь с моих глаз! – крикнул Друз сестре.

– Велеть ее высечь? – осведомилась Ливия Друза, разгневанная не меньше брата.

Его передернуло.

– Нет! С избиениями в моем доме покончено, Ливия Друза! Сделай так, как я велел. Выходить из детской или из классной комнаты она может только в сопровождении взрослых. Она еще не доросла до того, чтобы покинуть детскую и перебраться в собственное спальное помещение. Пусть помучается, не имея возможности побыть в одиночестве, раз на такую же участь она обрекала моих гостей. Это будет достаточное наказание, которое растянется на годы. Пройдет еще десять лет, прежде чем она получит возможность выбраться отсюда, да и то если ее папаша проявит достаточно заботы, чтобы подыскать ей жениха. В противном случае этим займусь я – и пускай не мечтает о патриции! Лучшая для нее пара – какой-нибудь деревенский лоботряс!

Катон Салониан рассмеялся:

– Нет, не деревенский лоботряс, Марк Ливий! Лучше выдай ее за этакого славного вольноотпущенника, благородного душой человека, не имеющего никаких шансов влиться в ряды знати. Тогда она узнает, что рабы и бывшие рабы – это порой куда более достойные люди, нежели ее патриции.

– Ненавижу вас! – выкрикнула Сервилия, вырываясь из рук матери, которая тащила ее к двери. – Всех ненавижу! И проклинаю! Чтоб вы все сдохли, прежде чем я вырасту и выйду замуж!

Но тут всем пришлось забыть о девочке: Сервилия рухнула с кресла на пол. Перепуганный Друз поднял ее на руки и понес в спальню, где поднесенные ей под самый нос горящие перышки привели ее в чувство. Она разразилась безутешными рыданиями.

– О, Марк Ливий, породнившись с моей семьей, ты стал несчастным человеком! – убивалась она.

Муж сидел с ней рядом, не давал ей биться и молил богов, чтобы горе матери не отразилось на ребенке.

– Вовсе нет, – ответил он, целуя ее в лоб и ласково утирая ей слезы. – Не хватало только, чтобы ты из-за этого заболела, mea vita! Девчонка этого не стоит, не доставляй ей такой радости.

– Я люблю тебя, Марк Ливий! Всегда любила и всегда буду любить.

Сервилия умерла при родах накануне того дня, когда Луций Лициний Красс Оратор и Квинт Муций Сцевола внесли на рассмотрение Сената новый закон, касавшийся отношений с италиками. Марк Ливий Друз, заставивший себя прийти на слушания, не смог, разумеется, уделить этой теме должного внимания.

Никто в доме Друза не был готов к такой развязке. Сервилия чувствовала себя отлично, беременность не доставляла никакого беспокойства ни ей, ни близким. Схватки начались внезапно; спустя два часа она скончалась от обильного кровотечения, с которым не удалось сладить. Друз поспел домой вовремя, чтобы побыть с женой в ее последние минуты, когда она то металась от невыносимой боли, то впадала в беззаботную эйфорию. Умирая, она не только не знала, что Друз держит ее за руку, но и что истекают последние секунды ее жизни. Для нее это была легкая кончина, для Друза – ужасная: он так и не дождался от нее последних слов любви, остался в неведении, чувствовала ли она, что он был с ней до самого конца. Долгие годы упований на появление собственного ребенка окончились крахом. Сервилия превратилась в обескровленную, белую как снег статую, распростертую на залитой кровью постели. Ребенок так и не появился на свет. Врачи и повитухи умоляли Друза позволить им достать детское тельце из трупа матери. Однако Друз не согласился:

– Пускай ребенок останется с ней – может быть, хоть это станет ей утешением. Если бы он выжил, я бы все равно не смог его полюбить.

На следующий день Друз едва живой дотащился до Гостилиевой курии, где занял свое место в среднем ряду. Слуга буквально уложил его на раскладной стул; засыпаемый соболезнованиями, Друз кивал, кивал, кивал, походя белизной лица на почившую супругу. Неожиданно он увидел напротив Цепиона и побледнел еще пуще. Цепион! Он, получив известие о смерти сестры, прислал записку, что должен покинуть Рим немедленно по окончании заседания Сената, вследствие чего не сможет присутствовать на похоронах…

Друзу было отлично видно все происходящее, поскольку он сидел слева, ближе к краю, перед распахнутыми для лучшей слышимости бронзовыми воротами курии. Консулы решили, что эти слушания должны проходить при максимальном стечении народа. Внутрь курии допускались только сенаторы и по одному помощнику для каждого, однако открытое слушание означало, что ему может внимать любой протиснувшийся к распахнутым воротам.

Напротив, над тремя ярусами ступеней, где размещали свои складные стулья сенаторы, высился подиум для курульных магистратов, а перед ним стояла длинная деревянная скамья, на которой теснились народные трибуны. На подиуме красовались два курульных кресла из резной слоновой кости для консулов, позади которых помещались шесть кресел для преторов и два – для курульных эдилов. Сенаторы, которым дозволялось выступать благодаря стажу пребывания в Сенате или занимаемой курульной должности, располагались по обеим сторонам от подиума в нижнем ярусе; средний ярус принадлежал жрецам и авгурам, народным трибунам и жрецам младших коллегий, верхний – заднескамеечникам, единственной привилегией которых было участие в голосовании.

После молитв и жертвоприношений Луций Лициний Красс Оратор, старший из двух консулов, встал с места.

– Принцепс Сената, великий понтифик, коллеги курульные магистраты, члены высокого собрания! Сенат уже давно обсуждает незаконную регистрацию италиков в качестве римских граждан в ходе теперешней цензовой переписи, – начал он, держа в левой руке свиток. – Тогда как наши уважаемые коллеги-цензоры, Марк Антоний и Луций Валерий, ожидали, что списки пополнятся несколькими тысячами новых имен, таковых оказалось десятки тысяч. Что произошло, то произошло. Перепись по Италии показала невиданный рост числа людей, считающих себя римскими гражданами. Мы получили достойные доверия сведения о том, что большинство из новозаявленных на самом деле имеют статус италийских союзников, никак не могущих претендовать на римское гражданство. Есть показания свидетеля, что именно лидеры италиков побуждали своих соплеменников в массовом порядке записываться римскими гражданами. Называют два имени: Квинта Поппедия Силона, вождя марсов, и Гая Папия Мутила, вождя самнитов.

Раздалось настойчивое щелканье пальцами. Консул прервал выступление и кивнул вправо, глядя на передний ряд среднего яруса:

– Гай Марий, я рад снова приветствовать тебя в Сенате. У тебя вопрос?

– Да, Луций Лициний. – Марий встал. Он выглядел загорелым и подтянутым. – Эти двое, Силон и Мутил, фигурируют в цензовых списках?

– Нет, Гай Марий.

– Тогда какие доказательства, помимо показаний свидетеля, у тебя имеются?

– О доказательствах речь не идет, – холодно ответил Красс Оратор. – Я упомянул их имена лишь по той причине, что у нас имеется свидетельство о том, что они лично побуждали своих соплеменников регистрироваться в списках.

– В таком случае, Луций Лициний, показания, на которые ты ссылаешься, являются лишь подозрениями.

– Возможно, – ответил Красс Оратор, ничуть не смутившись, и величественно поклонился. – Если ты, Гай Марий, позволишь мне продолжить, то я во все внесу ясность.

Марий с ухмылкой отвесил ответный поклон и уселся.

– Итак, продолжаем. Как проницательно отметил Гай Марий, показания, не подкрепленные вещественными доказательствами, вызывают сомнение. Консулы и цензоры не намерены закрывать глаза на данное обстоятельство. Однако человек, давший эти показания, пользуется уважением, а его показания подкрепляют наши собственные наблюдения.