Я полагаю, что дорогие винтовки вроде моей в будущем изменят такое положение, а во время сражений солдаты будут укрываться в земляных ямах. Кому нужна посмертная слава? На самом деле интересно, во что превратились бы войны, если бы ученые обеспечили точное попадание всех снарядов в цель. Но, разумеется, такая невероятная точность никогда не будет достигнута.

Хотя именно Монж и Бертолле произвели победоносный выстрел, меня тоже приветствовали за то, что я ревностно сражался на стороне французов.

— В тебе живет боевой дух йорктаунцев![40] — одобрительно похлопав меня по спине, воскликнул Наполеон.

Соседство Астизы также повысило мою репутацию. Как всякий приличный французский солдат, я расположил к себе не только привлекательную, но и отважную женщину, способную подтаскивать боеприпасы к пушкам. Меня уже готовы были принять как своего, а Астиза тем временем помогала перевязывать раненых, применяя свое целительское искусство или магию — в Египте эти два понятия казались одинаковыми. А нас, мужчин, пригласили на ужин в палатку Наполеона.

Наш командующий пребывал в добром расположении духа после столь яркого триумфального сражения, которое успокоило как его самого, так и его армию. Даже если Египет останется глух к революционным призывам, Франция сумеет овладеть им. Голову Бонапарта уже переполняли грандиозные планы на будущее, хотя мы находились еще далеко от Каира.

— Моя кампания нацелена не на завоевание, а на объединение, — заявил он, когда мы закусывали домашней птицей, награбленной его офицерами в Шубра-Хите и зажаренной на шомполах их мушкетов. — Франции предназначено просветить Восток, так же как вашей молодой нации, Гейдж, предназначено просветить Запад. В то время как Соединенные Штаты будут прививать культурные традиции краснокожим дикарям, мы приобщим мусульман к новым европейским веяниям. Благодаря нам в этом сонном Египте появятся ветряные мельницы и каналы, фабрики и плотины, дороги и кареты. Да, мы с вами принадлежим к племени революционеров, но я также буду способствовать созидательному процессу. Я буду созидателем, а не разрушителем.

По-моему, он говорил совершенно искренне, так же как искренне верил в большинство своих душевных порывов, хотя многие из них казались несовместимыми. Его ума и амбиций с лихвой хватило бы на дюжину человек, и он походил порой на хамелеона, способного подладиться к любой окружающей обстановке.

— Здесь живет много мусульман, — напомнил я. — А они вовсе не хотят перемен. Веками они сражались с христианами.

— Я тоже могу назвать себя мусульманином, Гейдж, ведь Бог един, а значит, всякая религия является просто одним из отражений главной истины. Нам достаточно объяснить этим людям, что мы все братья перед лицом Господа, как бы его ни именовали — Аллахом, Иеговой или Яхве. Франция и Египет объединятся, как только муллы поймут, что все мы братья. Что такое религия? Она такой же стимул, как медали или премии. Ничто так не вдохновляет, как недоказанная вера.

Монж рассмеялся.

— Недоказанная? Я предпочитаю доверять научным фактам, генерал, и однако, как только над нами засвистели пушечные ядра, существование Господа представилось мне вполне доказанным.

— Доказанным или желанным, как дитя для матери? Кто знает? За нашу короткую жизнь мы так и не успеваем найти ответы на извечные вопросы. Поэтому я живу ради будущих поколений: смерть сулит нам небытие, но бесславная жизнь отдает мертвечиной. Мне вспомнилась история одного итальянского дуэлянта, который дрался четырнадцать раз, защищая свое утверждение, что поэзия Ариосто лучше поэзии Тассо. На смертном одре он признался, что не читал ни того ни другого. — Бонапарт рассмеялся. — Да, такова жизнь!

— Нет, генерал, — откликнулся воздухоплаватель Конте, постучав по своей чарке с вином. — Вот это жизнь!

— Да, я ценю доброе вино, красивых лошадей и прекрасных женщин. Вот посмотрите на нашего американского друга. Он спас очаровательную македонянку, неожиданно оказался на ужине в палатке командующего и готов приобщиться к богатствам Каира. Он такой же авантюрист, как я. Не думайте, что я не скучаю по моей женушке, страстной маленькой чаровнице и самой восхитительной любовнице, которую я встречал в своей жизни. Она столь очаровательна, что однажды, заигравшись с ней, я даже не заметил, что ее собачонка кусает меня за задницу! — Он зашелся смехом при этом воспоминании. — Беспредельное и острейшее наслаждение! Но непреходяща только история, а самой древней историей на земле обладает Египет. Вы ведь напишете мою историю, Тальма?

— Писатели преуспевают, выбрав достойные темы, генерал.

— Я подкину авторам темы, достойные их таланта.

Тальма поднял свой кубок.

— Книги продаются благодаря героям.

— А героев создают книги.

Мы дружно выпили за сказанное, хотя за что именно — неизвестно.

— У вас великие замыслы, генерал, — вставил я.

— Интересные замыслы ведут нас к успеху. Первая ступень к величию — решиться стать великим. И тогда люди пойдут за тобой.

— Пойдут куда, генерал? — добродушно поинтересовался Клебер.

— Куда угодно. — Напряженный взгляд Бонапарта впивался в каждого из нас по очереди. — Куда угодно, до самого конца.

После ужина я задержался, чтобы на прощание перекинуться парой слов с Монжем и Бертолле. Мне с лихвой хватило и речного путешествия, и ошеломляющего зрелища взрыва одного из кораблей, к тому же Тальма и Астиза также выразили желание сойти на твердую землю. Поэтому мы расстались на время с этими двумя учеными, стоя под небом пустыни, блистающим бесконечными звездами.

— Бонапарт циничен, но убедителен, — заметил я. — Когда он говорит о своих планах или просто делится мечтами, просто невозможно не увлечься.

Монж кивнул.

— Да, он похож вон на ту комету. Если его не убьют, то он оставит свой след в этом мире. И в наших судьбах.

— Он безусловно достоин восхищения, но не доверия, — осторожно заметил Бертолле. — Все мы висим на хвосте тигра, месье Гейдж, надеясь, что ему не захочется сожрать нас.

— Разумеется, мой славный химик, он не станет пожирать себе подобных собратьев!

— Но его ли мы собратья? Если он совершенно не верит в Бога, то также не верит и в нас: не верит в нашу реальность. Для Наполеона реален лишь сам Наполеон.

— Это уж чересчур цинично.

— Разве? В Италии он устроил своим солдатам жаркую перестрелку с австрийцами, в которой погибло несколько человек.

— Военные потери неизбежны, разве не так?

Мне вспомнились рассуждения Бонапарта после высадки в Марабу.

— Неизбежны, если война требует смертоносной перестрелки. А Бонапарту просто не терпелось затащить в постель приехавшую из Парижа очаровательную мадам Тюрро, и таким образом он показал ей свою власть. Он устроил это маленькое сражение исключительно для того, чтобы произвести на нее впечатление. — Бертолле положил руку мне на плечо. — Я рад, что вы отправились с нами, Гейдж, вы оказались отважным и близким нам по духу человеком. Следуйте за нашим молодым генералом, и вы далеко пойдете, как он и обещал. Не забывайте, однако, что у вас с Наполеоном разные интересы.

Я надеялся, что остаток нашего путешествия к Каиру будет приятной прогулкой по обсаженным финиковыми пальмами дорогам, окруженным зеленью орошаемых бахчей. Но, решив не петлять по берегам извилистой реки и узким сельским тропам, соединяющим бесконечные деревеньки, французская армия, отойдя к востоку от Нила на пару миль, вновь потащилась на юг по пустынным и засушливым землям, пересекая потрескавшиеся от жары пересохшие илистые каналы со сломанными водяными колесами. Эту наносную долину, ежегодно затопляемую во влажные сезоны нильскими разливами, сейчас окутывали облака сухой прилипчивой пыли, превратившей нас в полчища пропыленных бродяг, бредущих на юг на стертых до кровавых мозолей ногах. Жара в середине июля, как и обычно, зачастую приближалась к полусотне градусов, и от знойных ветров великолепная небесная синева выгорела до белесой голубизны. С обширных барханов с шипением слетали волнистые песчаные покрывала. Люди начали страдать от временной слепоты, вызванной постоянным резким светом. Солнце жарило с такой силой, что нам приходилось обматывать чем-то руки, чтобы залезть на скалы или прикоснуться к стволам пушек.