– Специалисты анонимные, и вся процедура вершится в тайне… Не слишком демократично. Мне начинает казаться, что мы живем не в свободном государстве, а в условиях тщательно замаскированной диктатуры, – сказал Маркин озабоченным тоном.
Суздалев рассмеялся. Наивность адмирала моментами его поражала. Он не знал, что в беседе с Шульгиным Маркин полностью признал не только теоретическую возможность, но даже и необходимость мягкой, то есть не затрагивающей базовых прав частного лица, диктатуры. Сейчас Валентин Петрович просто зондировал будущего соратника, а то и дуумвира,[6] если до этого дело дойдет.
– Давайте, пожалуй, перейдем в соседнюю комнату, там будет удобнее беседовать, – хозяин дома снял тему, которой, по его мнению, касаться было рановато. Плод еще не созрел, так ему казалось. – Надеюсь, сегодня нам к документам обращаться больше не потребуется. А на дворе праздник все-таки.
За накрытым на двоих столом Георгий Михайлович продолжил развивать поднятый Маркиным вопрос.
– Если вы мне скажете, что в вашем департаменте основные решения принимаются каким-то иным образом, позволю себе вам не поверить. Демократия бывает либо непосредственная, как в Древних Афинах, да и то в весьма ограниченный отрезок времени, либо никакая. Так называемая представительная – муляж и одновременно фантом. Не мне вам рассказывать. Так что давайте политические вопросы оставим за кадром до более безмятежных времен. А сейчас закусим чем бог послал и порассуждаем свободно и раскованно, благо есть у нас теперь с вами такая возможность на основе достигнутого соглашения.
…Несколько раньше этой встречи, после того как Шульгин пообщался с Суздалевым и Маркиным и снова исчез вместе с Ростокиным, Георгий Михайлович связался с отцом Флором. Как он в глубине души и предполагал, обстановка в зоне «хроноклазма» нормализовалась. То есть все артефакты и нарушения метрики пространства-времени исчезли, полностью и окончательно. Отдельные люди (за исключением доверенных лиц) – как раз из числа тех, что сохраняли здравомыслие, – кое-что помнили об имевших место событиях, остальные же, попавшие под настоящую власть галлюцинации, забыли все.
Так же и материальных следов татаро-монгольского и общего провала в XIII век практически не осталось. Кроме некоторых видеозаписей, которые были сделаны самим Флором и Суздалевым во время пребывания там. Княжна Елена тоже исчезла. Все происшедшее можно было сравнить с карнавалом давних времен. Только что на улицах кипела удивительная, ничем не похожая на обычную, жизнь, случались странные и даже невероятные события, завязывались интриги, иногда проливалась кровь. И вдруг, в урочный час, с криком третьих петухов, все разом кончилось. Декорации разобраны, пестрый мусор убран с улиц, кровь присыпана песочком, маскарадные костюмы спрятаны в шкафы и сундуки. У участников остались смутные впечатления и симптомы крепкого похмелья, алкогольного и психического.
В общем, получилось именно так, как обещал в свое время Новиков, а за ним – Шульгин. Георгию Михайловичу пришлось, с огромным усилием над натурой и здравым смыслом, поверить, что «химера» – отнюдь не выдумка ловких авантюристов. До этого, с момента первого знакомства с Новиковым и его красавицей женой, Суздалев ухитрялся удерживать себя в рамках рационализма. Несмотря на то что много лет работал в сфере иррациональной, то есть среди высших иерархов конфессий, каждая из которых по-своему, но утверждала общий для всех принцип: «Верую, ибо это абсурдно». Все более при этом укрепляясь в мысли, что, только оставаясь атеистом, можно сохранять здравомыслие, постоянно сталкиваясь с догматами сугубо противоречащих друг другу верований. И не просто сталкиваясь – это было бы слишком легко и просто.
Ему приходилось на полном серьезе беседовать о весьма принципиальных вопросах: сегодня – с главным раввином, завтра – с предстоятелем старообрядческой церкви, тремя днями позже – с Католикосом всех армян и так далее. При этом очень многие вопросы удавалось решать ко взаимному удовольствию именно потому, что он проявлял соразмерную с собеседником степень эрудиции в богословских вопросах, умение полемизировать в рамках заданной парадигмы и одновременно демонстрировать некую высшую отстраненность позиции.
Этому его долго учили такие же циники, как и он сам. С молодых лет запомнился бывший наставник, католический епископ, переквалифицировавшийся в светского литератора и преподавателя спецшколы, не раз повторявший: «В бога, как такового, я, конечно, не верю. Но продолжаю служить идее бога, которая за две тысячи лет оказала и продолжает оказывать громадное влияние на судьбы человечества. Вы меня понимаете?»
Суздалев понимал очень хорошо, что великолепно ощущали при общении с ним иерархи, которыми ему было назначено руководить. Само собой – отнюдь не в богословских вопросах. Любая церковь – это ведь не только конструкция «не от мира сего», эманация того или иного высшего существа, как бы оно ни именовалось, но и вполне материальная организационная структура, подчиняющаяся общим законам, хотя бы и Паркинсона. И в таком качестве она не только поддается, но и прямо предназначена для реализации вполне земных и светских целей. Дело лишь в том, каким образом этот процесс управления осуществляется.
Суздалев еще после первой встречи с Новиковым заставил себя отнестись к его истории как к данности.
Раз в родном ему мире возможно перемещение в пространстве со сверхсветовой скоростью или, что почти то же, замедление времени на кораблях без релятивистских последствий (что само по себе абсурдно, так как получается, что каждый корабль по отдельности создает свое отдельное время, которое в итоге каким-то образом согласуется с общеземным), отчего же не принять вытекающую из этого возможность одновременного сосуществования прошлого и будущего в теоретически бесконечном числе вариантов?
И не только в их нераздельности и неслиянности, но и при наличии свободно проходимых границ, причем проходимых в обе стороны.
Вот он и принял эту данность, без всякого удовольствия, нужно сказать. Жизнь в новых условиях потеряла главное – определенность и устойчивость. Ради чего, собственно, в свое время молодой полковник и согласился стать одним из криптократов под псевдонимом «Игумен». Двадцать лет он не испытывал сомнений, потому что цель казалась ему достигнутой, причем без государственного насилия и социальных потрясений. Ко всеобщей радости.
И вдруг Суздалев снова ощутил себя полярником, дрейфующим в штормовом океане на тающей льдине. Или, в политическом смысле, жизнь опять стала похожа на модус вивенди[7] мирного обывателя в эпоху смут, революций и гражданских войн. Возможность выжить по сравнению с нормальным временем, да и просто влиять на происходящее вокруг, снижается многократно.
Вариантов у такого обывателя, собственно, остается крайне мало: эмигрировать в спокойные места, затаиться дома в надежде, что минует тебя чаша сия, или же, вспомнив Салтыкова-Щедрина, самому «стать ироем,[8] своим иройством всех прочих превосходящим».
Но ведь, с другой стороны, вся деятельность «Витязей» с момента создания этой организации была направлена на обеспечение мощи и процветания России, предвидение и своевременное устранение всех грозящих извне и изнутри опасностей, выявление негативных тенденций в науке, технике и общественной жизни, равно как и всемерное поощрение и стимулирование благоприятных. Грубо говоря, суметь раздуть костер из едва заметной искорки, когда это требуется, и не допустить, чтобы этот же костер, разожженный враждебными руками, превратился в лесной пожар.
Изучив два десятка подаренных ему Новиковым книг (тщательно и с определенным умыслом отобранных, естественно), Георгий Михайлович убедился, сколь своевременно отцам-основателям клуба «Витязи Отечества» пришла в голову спасительная идея и насколько талантливо она вот уже тридцать лет воплощалась в жизнь. На так называемой «Главной исторической последовательности» имевшиеся там тайные и не очень общества, организации и партии несли в себе неискоренимый негативный заряд. Что привело к немыслимого масштаба военным и многим социальным потрясениям, сделавшим «нормальную» человеческую жизнь почти нестерпимой. По крайней мере сам Суздалев представлял себе возможность собственного там существования с ужасом и отвращением. Как ему казалось, даже в самых нестабильных и неразвитых территориях нынешнего мира жизнь была спокойнее и безопаснее.
