– Кстати о девушках, – продолжал болтать Элис. – Дочка хозяйки – Литейн, что ли – пыталась приворожить тебя своей месячной кровью.

– Я знаю, – ухмыльнулся лётчик.

– А почему у неё не вышло? – залюбопытствовал Элис. – Я видел, планеты стояли благоприятно.

– Да, но результирующий вектор надо было делить на двадцать девять, а она умножила…

Элис расхохотался.

– …зачем мне такая девушка? – закончил лётчик и тоже засмеялся.

Небо Венеры осталось позади, и словно бы оборвались все нити, связавшие его с Венерой. Стало легко, как прежде. Элис мчался по чистому эфиру, заглушив двигатель, со скоростью, которой не мог развить самостоятельно ни один механизм. Эфир был настолько тонкой субстанцией, что главным движителем в нём становился свет. Давление света на крылья сообщало самолёту импульс. Триплан говаривал, что это его любимое время: ляжешь на солнечный ветер и лежишь себе, а тебя несёт как пушинку.

Лётчик мог только порадоваться за Элиса. Самому ему везло куда меньше. Теоретически эфир был пригоден для дыхания; во время войны, случалось, пилоты-разведчики неделями не вдыхали нормального воздуха и оставались живы и здоровы. Но уже через час «эфирной диеты» накатывала жестокая дурнота, кружилась голова, а содержимое желудка извергалось наружу. Ещё и поэтому лётчик планировал голодать в пути: он не мог быть уверен, что воздуха в баллонах хватит до Марса. Справление же естественных надобностей в полёте вообще было делом неприятным и трудоёмким. Гигиенические сосуды герметично закрывались, но Элис всё равно раздражался, мерзко скрипел всем корпусом и устраивал болтанку.

Лётчик поморщился, усмехнулся и поднял взгляд.

Эфир был абсолютно прозрачен: самое прозрачное вещество в природе… Можно было различить потоки солнечного ветра, инверсионные следы комет и метеоритов, а в бинокль – едва приметную кривизну мировых сфер. Там эфир, по неизвестным пока причинам, резко уплотнялся. Издали он становился похож на хрусталь. Астрономы древности считали, что планетные сферы действительно состоят из хрусталя и при движении издают неслышимые, но божественно гармоничные звуки. С началом эпохи межпланетных полётов выяснилось, что «хрусталь» в действительности более всего напоминает туман, а уменьшение прозрачности сфер сродни непрозрачности облаков.

Справочники говорили, что с приближением к сфере неподвижных звёзд плотность планетных сфер возрастает. В то же время по мере удаления от центра мира тела становились легче, а температура кипения снижалась. Предполагалось, что причиной тому повышение содержания эфира в материи: Земля – средоточие плотных элементов, а звёзды сотканы из тончайших. «На Юпитере живут люди, – размышлял лётчик, – а вот на Сатурне разве что пара городов… Оттуда близко до сферы звёзд. Как говорится, рукой подать. Можно ли там встретить звёздных людей? Или расстояния для них совсем ничего не значат?…»

– Думаешь, твоя звёздная Элис не ошибается в расчётах? – всё ещё смеясь, окликнул триплан, и лётчик вздрогнул.

Элис.

Его девушка.

Элис в синем платье, с синими цветами в руках.

Элис серебряная, тихо зовущая.

Девушка, которую он должен найти, потому что без неё не мила жизнь.

«Я бросил всё и кинулся за ней как сумасшедший, – подумал лётчик. – Она – моя единственная, необходимая. Но теперь я так редко её вспоминаю. Странно…»

Раньше она снилась ему каждую ночь.

Снилось, как она подходит к нему после парада. Как улыбается ему единственному и робко трогает ладошкой его медали. Как вкладывает в его руки букет синих цветов – огромных как розы, растрёпанных как лотосы, небывалых… Городские улицы гремели от радости, отовсюду неслись торжественные марши и песни, и в каждом парке, на каждой площади танцевали. Праздновалось заключение мира. В тот день лётчик как никогда чувствовал себя смельчаком, почти героем. Он взял Элис под руку и повёл её гулять, словно простую девчонку, хотя она была на Земле гостьей, незваной, чуждой как призрак. Было странно касаться её живой плоти. Дрожь пробирала до костей. До сих пор пробирает, стоит только припомнить. Элис вся словно звенела от лёгкости и ужасающей чистоты эфира восьмого неба. Что была ей та война и тот праздник? Она не принадлежала ни стране, ни планете, ни даже породе людской, которой принадлежал лётчик…

В её краю обитали иные люди: вспоенные эфиром. Они всюду являлись и исчезали свободно. Бездны пространства, разделяющие планеты, не были для них преградой. Многие считали, что они – только вымысел мистиков и гадалок. В научно-популярных журналах публиковались статьи: «развенчание мифов современности» или вроде того. Профессора писали, что даже если бы в самом деле эфир мог породить живые и мыслящие существа, то эти существа никак не походили бы на людей.

Но лётчик встретил Элис у выезда с аэродрома. Он брал её за руку и обнимал её плечи, а ввечеру целовал её губы и в здравом рассудке слышал, как она клялась его ждать.

Элис.

Девушка со сферы неподвижных звёзд.

– Я не знаю, – ответил лётчик триплану. – Мы с ней ничего не подсчитывали. Но судя по тому, что она может перенестись по эфиру с восьмого неба прямо на Землю, а потом обратно… Нет, не ошибается.

Самолёт что-то невнятно пробурчал. Потом сказал громче:

– А неплохо так уметь переноситься.

– Да я бы не отказался.

– Говорят, изобретут такую машину.

– Я слышал, учёные ставили опыты с эфиром. Вроде что-то получалось. Но это давно было, пару лет назад, а с тех пор ничего не слышно.

Элис задумчиво скрипнул расчалками и вдруг помрачнел.

– Изобретут машину, – уныло сказал он, – и перестанут люди летать на самолётах. Будут переноситься, как звёздные.

Лётчик засмеялся.

– Не бойся, – сказал он, – я тебя не брошу.

Мало-помалу их окружало мягкое, всепроникающее золотое свечение. Громадное пространство эфиросферы осталось позади. Самолёт приближался к небу Солнца. Издалека оно казалось твёрдым – так с поверхности планеты кажется твёрдым лазурный небесный свод. Небо Солнца отличалось от прочих мировых сфер цветом. Напрашивалась мысль, что высокая температура светила окрашивает эфир, но в действительности никакой связи здесь не было. Наука этот феномен ещё не объяснила. Лётчик просто знал по опыту, что лететь сквозь любую сферу не сложней, чем сквозь облако.

Элис тоже знал, но всё равно забеспокоился снова.

– Эй, парень, – тревожно сказал он. – Сквозь это точно можно пролететь?

– Я пролетал.

– И ничего не сгорело? Не расплавилось?

– Элис, я ведь жив, – буднично сказал лётчик. – И тот самолёт тоже. А сейчас к тому же время удачное, мы практически хвостом к Солнцу идём.

– Мы, – пробурчал Элис, пытаясь совладать с боязнью, – хвостом идём. Убери свой хвост от моего, аэродинамику портишь.

Лётчик засмеялся.

– В прошлый раз, – сказал он, – мы шли с креном в сорок пять градусов, потому что Солнце уже подкатывало. Но никто не расплавился. А сейчас мы вообще в афелии. Успокойся. Давай, что ли, истории друг другу рассказывать.

Лётная полоса аэропорта Раннай в Ацидалийской ривьере оказалась самой дрянной лётной полосой, на которую только им обоим приходилось садиться. Элис порвал себе резиновый шнур амортизатора шасси. Но он чувствовал такое облегчение от мысли, что ужасный маршрут, наконец, пройден, что даже не расстроился из-за поломки. Как всякое крылатое существо, красный триплан очень любил летать, но форсирование четвёртого неба, посадка на крошечный Деймос и, в особенности, четыре последних часа в атмосфере Марса стали для него испытанием. После бешеной скорости, которую Элис развил в эфире под давлением солнечного ветра, ползти по воздуху исключительно на тяге собственного винта было обидно, скучно и тяжело.

И все четыре часа Элис рассказывал об этом лётчику. Лётчик закипал, как чайник на плите, но молчал. Терпел. Он был виноват. Он неправильно рассчитал угол вхождения в эфиропаузу, их отнесло чёрт-те куда и вместо того, чтобы спокойно и с достоинством спускаться витками над аэродромом, Элис вынужден был тащиться по прямой над проклятым Ацидалийским морем. Ещё повезло, что погода выдалась лётная.