В лице Генри Дэвида Торо в Америке объявился чудесный певец природы, которого можно было бы назвать первым экологом современного мира. Р. Эмерсон в своих воспоминаниях о Торо рассказывал, что рыбы сами плыли к нему в руки, сурки позволяли вытаскивать себя за хвост из норы, а лисицы даже прятались в его хижине от охотников. Его любовь к животным напоминает Блаженного Августина, разговаривавшего с птицами. Видимо, он и сам чувствовал себя в чем-то сродни этому святому, говоря: «Однажды, когда я работал мотыгой в одном из садов поселка, ко мне на плечо уселся воробей, и я почувствовал в этом более высокое отличие, чем любые эполеты». Природа заменяла ему людей и все те радости, которые должна была дать цивилизация. Когда же ему становилось уж очень одиноко, он приглашал себе в спутники звезды Млечного пути… Он писал в «Уолдене»: «У меня свое собственное солнце, луна и звезды, собственный маленький мир. И однако, как я не раз испытал, любое творение Природы может быть источником нежных и невинных радостей и приятным обществом даже для унылого мизантропа и самого заядлого меланхолика. Тот, кто живет среди Природы и сохранил способность чувствовать, не может впасть уж в черную меланхолию. Нет такой бури, которая не могла бы звучать Эоловой арфой для здорового и невинного уха. Простого и мужественного человека ничто не должно повергать в пошлое уныние. Пока я дружу с временами года, я не представляю себе, чтобы жизнь могла стать мне в тягость».[330] Таков был этот американский беглец от благ цивилизации.
Заметной фигурой интеллектуальной общины Америки стал и психолог У. Джемс, создавший учение, названное им «радикальным эмпиризмом». Философ пытался соединить веру и прагматизм, написав в 1896 г. книгу «Воля к вере», а в 1907 г. «Прагматизм – новое название некоторых старых способов мышления». Джемс был протестантом и демократом в традиционном смысле этого слова. Его еретические взгляды с большим трудом приживались в Америке, где всегда существовали по меньшей мере две морали, две философии и истины. Он не желал признавать, что «для философов существует одна истина, а для простого народа (the vulgar) – другая». Символично, что гордый бритт Б. Рассел в глубине души сомневается в учении Джемса. Видно, радикальный эмпиризм и гуманизм У. Джемса пришелся и ему явно не по вкусу.[331] Джон Дьюи о нем говорил так: «Пирс писал как логик, а Джемс – как гуманист». Думается, для нас важно восприятие гуманизма как прагматического учения. Джемс ратовал за то, чтобы избегать пустых абстракций, словесной шелухи, фальшивых принципов и ложных абсолютов при принятии решений. Истина должна быть не только конкретной, но и ясной, четкой, преисполненной мудрости и силы. Вопросы ценностного уровня он рассматривал в работах «Нравственная жизнь и философ» (1891) и «Воля к вере» (1897), уделяя в них внимание вопросам абсолютизма и авторитаризма. В очерке «Великие личности и их окружение»(1880) он подчеркнул: не бывает истинно великой личности без мощной творческой работы и новаторских усилий ее самой. Если этого нет – перед нами лишь идол, истукан, робот.[332]
Прагматизм по сей день считается официальной идеологией американского общества. Если вождем прагматического образа мыслей считают Дж. С. Милля, то народом, воспринявшим близко к сердцу прагматическо-утилитаристские взгляды, стали янки и англичане. В этой философии есть здравое зерно. Она требует действий, успехов, достижений, результатов, свершений, жизненных благ. Сложнее обстоит дело с духовными потребностями. Конечно, и для воплощения духовных потребностей нужны практические действия, да и деньги. Но дело в том, что духовные потребности соотносятся с жизненными целями и поступками людей не прямым образом. Часто бывает наоборот. Чем выше степень прагматической заданности индивида, тем ниже его духовно-нравственный и культурный уровень. Об этом писал В. Вундт в «Проблемах психологии народов»: «Чем с большим безразличием будет все подчинено воле, тем необходимее глубокое падение общего идеала, общего понятия цели, который теперь должен уже руководствоваться скорее более низменными или, в лучшем случае, заурядными ценностями, чем высшими. Общее, как и всегда в вопросах ценности, очень близко соприкасается при этом с низменным, пошлым. Таким образом, прагматизм принижает безусловные требования практического разума (здесь достаточно красноречива уже сама подмена выражения) до степени мотивов удовлетворения потребностей, имеющие абсолютную ценность идеалы – до степени относительно полезных целей». Если, по формуле И. Бентама, богатство является мерой счастья, то формула прагматиста-янки: «Деньги и власть – это и есть главные слагаемые счастья».[333]
Дж. Дьюи считают высшим философским авторитетом вузовской и научной элит. Сантаяна был последним пуританином (в 1935 г. вышел его роман «Последний пуританин»), а Дьюи, видимо, следовало бы назвать последним философом Америки. Чем только он не занимался! Вначале его увлекла психология. В конце века он отдался педагогике, создав школу нового типа. Став профессором философии в Чикаго (1894), он одним из первых включил педагогику в число преподаваемых предметов. Его перу принадлежит книга «Школа и общество» (1899). Некоторые из его книг переведены в России. Его работы (30 книг и около 900 статей) охватывают широкий спектр философских и социальных проблем, включая этику, эстетику, религию, культуру, образование. В основе философских построений лежит опыт (демиург, творец, критик и аналитик), охватывающий факторы человеческой жизни и деятельности. Исследователи говорили о нем: «У Дьюи все есть опыт и опыт есть все». Среди его философских верований упомянем такие: убеждение, что политика обязана быть высокоморальной, требование социальной реконструкции американской системы, решимость воплощать свои идеи без насилия, т. е. мирными средствами. Видимо, на него в какой-то мере повлияло и то, что в 30-е годы ХХ в. он возглавил комиссию по расследованию деятельности Троцкого. С этой целью он уехал в Мексику, где изучал материалы. Побывал в России и в Китае. С точки зрения его значения как философа стоит сказать и о его критике понятия «истины». Истина для Дьюи не статична, а подвижна и переменчива, как сама реальность и жизнь. Мышление он рассматривал как эволюционный процесс. Верил ли он в Бога? Трудно сказать. Как вспоминал Б. Рассел, Дьюи как-то в порыве откровения признался ему, что он освободился от оков традиционной ортодоксальной теологии вовсе не для того, чтобы «дать заковать себя в другие оковы» материального свойства.
Что же касается жития «великого гуру» США, философа Дж. Сантаяны, то, будучи рожден в Испании, он остался чужаком в Америке, где не очень ладил с ее ученым миром. Известно, что упомянутый У. Джемс назвал его докторскую диссертацию «верхом нравственной испорченности». По рождению он был католиком и испанцем, по воспитанию – пуританином и американцем. Вероятно, по этой причине он так и оставался чужим в американском мире (без страны, церкви и семьи). Жизнь и деятельность философа протекали в стенах Гарварда. Тут читали лекции У. Джемс, Дж. Ройс и Сантаяна (с именами упомянутых ученых обычно и связывают «золотой век» американской философии). В 1889 г. он получил звание доктора философии, а в 1911 г. покинул стены Гарварда, пожелав полностью посвятить себя науке. Скажем прямо и честно: Сантаяну тяготила Америка с ее безумным и бесчеловечным культом наживы и денег. Как только ему позволили финансы, он навсегда оставил США (1911) и переселился в Европу (Англия, Испания, Италия). В Риме он создал свои самые значительные произведения. Среди наиболее сильных работ – «Чувство красоты» (1896), «Жизнь разума» (1904–1905), «Царства бытия» (1940), «Люди и места» (1943–1945), «Господство и власть» (1951). Сантаяна с помощью философии пытался осмыслить жизнь, найти ответы на волнующие его вопросы, стремясь «выразить полуоткрытую действительность так, как это делает искусство».[334] Это не всегда ему удавалось в деловой Америке.
