Дописывать либретто я не собираюсь, и так всё ясно: Бенедикт лёг на пол животом, поставил рядом свечку и просунул в щель пола гарпун.

А потом почти все умерли.

Какой-то весны (дневничковое)

Я научилась разворачиваться в воздухе, не размахивая пальцами.

«Три часа, полет нормальный» — это выражение отпечатано практически у всех жителей города В. прямо над клювами. Кто-то скажет, что это о космонавтах, но я буду спорить. Космос отсюда почти так же далеко, как и Мск. И если б космонавты были не фантастикой, то обязательно бы встретились на небе с Богом, чего, однако, в их взаимно-параллельных воспоминаниях не прослеживается.

Летать приятно и удивительно. Вот внизу улица Светланская, названная так отнюдь не в честь чьей-то первопоселенческой бабы, а в память фрегата «Светлана», на которой и баб-то сроду не было. Светланская пересекается Алеутской, имеющей такое же отношение к алеутам, как Светланская — к Светкам, зато была в истории российского флота шхуна «Алеут», черт его знает как добравшаяся до здешних берегов лет 150 назад.

Параллельно Алеутской скатывается вниз Океанский проспект. Он с разбегу тычется мордой в бессмысленное окаменевшее словосочетание «памятник борцам за власть советов». В городе В. уже мало кто помнит, что за советы давали каменные борцы, и кто их слушал, и кто их просил что-нибудь советовать; поэтому данное словосочетание все дополняют и конкретизируют в меру своих представлений о действительности:

«памятник борцам за власть бесплатных советов»,

«памятник борцам за власть дурацких ответов»,

«памятник борцам за власть вредных советов Г.Остера»,

«памятник борцам за власть полезных советов молодой хозяйке».

Кстати, да. По дороге случилась внутренняя потребность обновить домашний парк кастрюлек и сковородок. По красоте мне чуть-чуть нравится цэптэр, но совсем не вкатывает сетевой маркетинг, поэтому или тефаль со специальной железочкой в серединке, очень выпендрежной, или стеклянное для микровэйв, хотя я там ничего не готовлю, потому как нет у меня микровэйв. А если кастрюльки цветные эмалированные, то можно вкусно представлять, как под них перекрашивается кухня и вешаются новые занавесочки в тон. Остановилась на разноцветных эмалированных (три шт., разных размеров — от М до XL), со стеклянными крышками, очень красиво. И сковородку все-таки тефаль, пусть думает обо мне и даже вместо меня, думка с возу — бабе легче; да и, опять же, красивая.

Приволокла домой, расставила на полу и стала думать, зачем же я извела на эту фигню последние деньги. С одной стороны, конечно: кастрюльки-сковородки — это вам не рюмки с хайблами, это уже гнездо. Совсем не кукушкино, а такое, как у нормальных порядочных птиц. И тут вдруг вспомнила, что новые кастрюли у меня не к добру. Они у меня не держатся вообще. То сгорят, то грузчики стырят коробку. На коробке тогда было написано Panasonic, а в ней — как раз новые кастрюльки, а в кастрюльках — глиняные люди; выкинули же они их, конечно, а куда еще. А до этого, еще раньше, я вот так же кастрюли купила, и еще такие блестящие висюлечки на стенку — поварешки, лопатку для мяса, вилку с двумя клыками, шумовку, еще что-то. Так тоже ничего хорошего из этого не вышло; наоборот.

Неведомые борцы-советчики выглядят еще хуже космонавтов, которых никто никогда не видел: их челюсти сжаты, один стоит на корячках, в руке другого — флаг неизвестной ориентации, причем флаг этот очень дорог его держателю, потому что по лицу его ясно: этот будет бороться за свое имущество до конца, так что, видимо, оно и есть «совет».

Я пролетаю над памятником и с чувством поверхностного удовлетворения гажу на бронзу, даже не оборачиваясь посмотреть, не снес ли морской бриз моё гуано мимо композиции.

Еще левее — Посьетская-street, гостиница «Моряк», называвшаяся бичхоллом. Теперь тут живут китайцы, а раньше жили бичи. В принципе, удобно: обходишь с другой стороны и попадаешь в отдел кадров плавсостава пароходства, где тебе говорят «приходи завтра после обеда». Над бичхоллом, на сопке, пушка, стреляющая так, что все чайки и голуби в округе начинают синхронно какать на лету.

Дольше всего я жила в 317-м и 410-м номерах. В трёхместном (30 коп. в сутки) 317-м, кроме меня, обитала Света и дочь её, Елена.

Света ждала из рейса своего любимого мужчину Серёжу, работавшего вторым помощником на каком-то контейнеровозе. Контейнеровоз был трамповый, и рейс у Серёжи затянулся на 8 месяцев, так что Света успела благополучно дорастить последнее воспоминание о возлюбленном до такого состояния, что оно уже не умещалось в её животе. Девочку назвали Леной, а администрация бичхола пошла на невиданный гуманизм: оставив Свету с дочкой в трёхместном номере, больше никого туда не подселяла. Я перешла жить в одноместный и дорогущий (2 р. 10 коп. в сутки) 410-й, а Света купила красную пластмассовую ванночку. Что же касается Серёжи, то он разлюбил Свету и полюбил капитана какого-то сейнера, да так сильно, что бросил престижное и где-то даже элитарное пароходство, подавшись из стерильного торгового флота в довольно вонючий рыбодобывающий.

Света еще пыталась подманить его на красную пластмассовую ванночку — тогда еще очень мало знали о природе пидорасов — но вскоре махнула рукой. «Елена Пидорасовна спит», — вывешивала Света табличку на внешнюю сторону своей двери, и моряки передвигались по коридору, как босые балерины.

А потом я в очередной раз обогнула бичхол, зашла с другой стороны и вышла с направлением на пароход. Говорят, Света еще какое-то время жила в бичхоле, а куда делась потом, неизвестно. Скорее всего, они вместе с дочерью превратились в птиц и улетели из города В. в более счастливую географию.

Какой-то весны (дневничковое)

Я и деньги — вещи несовместные. Мы друг у друга кончаемся мгновенно. Я знаю, что говно и вши снятся к деньгам. Жду, когда же.

Но, однако, приснилось, будто лечу берегом моря далеко-далеко и вижу, как с неба в воду падает пассажирский самолет, не сумевший толком взлететь. Довольно близко падает и взрывается при ударе об воду. А я во сне соображаю:

«ну да, правильно, самолет же электрический». И приземляюсь, и жду, может, что-нибудь выплывет. Выплывает кошелёк, толстый такой. Я его из воды вытаскиваю, раскрываю, а внутри — пачка нарезанных из акварельной бумаги денег. На каждой бумажке написано фиолетовым фломастером: 13 тысяч рублей.

Жара +30 при влажности 100%.

Как жить?

Летать невозможно даже ночью.

Рано утром, укладываясь спать, я глянула в окно: над морем лежал нежно-розовый туман, в разрывах которого плескался чистейший ультрамарин. А на его фоне, воткнув мачты в розовую дымку, стоял на якорях белый парусный фрегат «Надежда».

Город В. подарил мне открытку, надо же.

33-й причал на Набережной: до сих пор странно не видеть привязанный к нему «Джоник» — пассажирский теплоход «Георгий Орджоникидзе», приспособленный под дополнительную пароходскую гостиницу. Этот плавучий филиал бичхола давно продали на гвозди, а на 33-м причале поныне пустует святое место: подозреваю, что человек, умерший на «Джонике», совершенно автоматически попадал бы в рай. Но на «Джонике» никто не умирал. Вообще, самые лучшие гвозди получались бы не из списанных судов Дальневосточного морского пароходства, а из его бичей.

Я была бичёвкой и жила на «Джонике» два месяца подряд: в кадрах мне обещали два круга на FESCO Indian Line, и я ждала «Елену Стасову». Хотелось орешков кешью, а на «Джонике» как раз потравили тараканов.

Полуобморочные тараканы сыпались с подволока и переборок, шмякаясь о стол и палубу. А мне снился дедов абрикосовый сад в Гулькевичах, и как будто я — маленькая, и мама ведет меня за руку меж деревьев, с которых валятся спелые абрикосы, шлёп, шлёп, шлёп, только успевай выглядывать в траве самые крупные, сочные, они лопаются при Ударе о землю, и надо опередить муравьев, потому что те тоже не дураки. Я смотрю вверх, пытаясь угадать, с какой