Вот и наступил этот великий день – премьера! Сидя в гримерной в ожидании выхода на сцену, Катарина испытывала возбуждение и страх. Однако вовсе не из-за дебюта бешено билось ее сердце. Вильма Херц покинула труппу, узнав, что не ей досталась роль Жанны. Перед уходом актриса отвела Катарину в сторону и дала волю своим чувствам, оскорбляя и угрожая девушке.

– Я слышала, ты приехала из деревни, – шипела Вильма. – Теперь мне понятно, как ты завлекла его. Вы спаривались, как животные на скотном дворе? Ты вставала на четвереньки, чтобы он мог оседлать тебя сзади?

Несмотря на все протесты Катарины, отстаивающей свою невинность, Вильма отказывалась верить объяснениям Петрака в пользу такого распределения ролей.

– Он убеждал меня, что Жанну должна играть девственница! А я, значит, слишком стара! Ему нужна девушка! – кричала она Катарине. – Ну что ж, чем больше он распространялся о твоей нежной, совершенной девственной чистоте, тем яснее становились его мотивы! Ты такая сладкая штучка, что он готов пойти на все, лишь бы удержать тебя рядом…

Наконец, с неистовством ведьмы, бросающей проклятия, Вильма обещала расквитаться с ней.

– Эту роль должна была играть я, ты, маленькая сучка! Так что имей в виду, я превращу твою жизнь здесь в ад, пока ты не уберешься туда, откуда пришла – на скотный двор, на четвереньки!

После того вечера Вильма больше не показывалась в театре. Но Катарина знала – она попытается уничтожить ее на глазах у всей Праги. И это случится сегодня вечером! Может быть, она выкрикнет оскорбление во время какой-нибудь драматичной сцены, освистит ее или… выпустит на сцену мышь? Гримируясь, Катарина пыталась представить себе самое худшее, – лучше быть готовой ко всему. Ее размышления прервал стук в дверь.

– Можно войти? – тихо произнес чей-то голос.

Это был он! Катарина испытала одновременно удивление и благодарность. Она не рассчитывала, что Петрак появится в этот вечер. Во время репетиций он все больше давал ей свободы. Каким внимательным режиссер был в те первые две недели, но на репетициях казался практически безучастным. Он говорил ей, где стоять, куда идти, но почти не пояснял душевного состояния ее героини, хотя нередко давал указания другим актерам. Катарина догадалась, что Вильма распространяла сплетни, и поэтому Петрак соблюдал дистанцию, чтобы защитить ее. Он изо всех сил старался показать, как равнодушен к ней: когда Катарина пропускала свою реплику, бранил ее грубее, чем остальных.

Но теперь девушка выбросила все неприятные воспоминания из головы. Спектакль вот-вот должен был начаться – и Петрак пришел, чтобы приободрить ее, в чем она так сильно нуждалась.

– Да, входите, пожалуйста! – произнесла она в ответ на стук.

Мэтр был в смокинге, а седые волосы, обычно беспорядочно спутанные, были аккуратно расчесаны. «Как благородно он выглядит», – подумала Катарина. Она поймала себя на том, что пристально рассматривает его, и снова занялась гримом.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил он, встав позади ее кресла.

– Ужасно боюсь!

В зеркале Катарина увидела, что он на секунду задержал руки над ее плечами, а потом снова убрал их.

– Превосходно! В таком случае, я тебе не нужен.

Она подняла глаза, и ее взгляд встретился с его взглядом, отраженным в зеркале. Ей страстно захотелось сказать ему: «Зато я нуждаюсь в тебе, – более, чем когда-либо!»

Но вместо этого девушка продолжала смотреть на него странным взглядом.

– Если бы ты чувствовала себя легко и уверенно, тогда мне пришлось бы испугать тебя, – объяснил Петрак, – чтобы адреналин подскочил, а сердце забилось сильнее. Это не прогулка по парку! Это – сражение за то, чтобы пленить большого гиганта – публику. Не забывай моих слов, девушка с фермы!

И он направился к двери. У нее вырвался крик:

– Чудовище!

Ее рука непроизвольно схватила влажную губку для нанесения грима и швырнула в мэтра. Там, где губка ударилась о черный шелковый лацкан, осталось белое пятно.

Петрак круто повернулся, положив руку на дверную ручку.

– Вы не испытываете никакого уважения ко мне, не так ли? – продолжала она лихорадочно. – Вы уверены, что я не ведаю, что творю. Это Бог послал меня, говорите вы, это Бог заставляет меня играть. Вы никогда не видели во мне живого человека! Вы обращаетесь со мной, как с вещью! Вы до сих пор называете меня девушкой с фермы! Вот кто я для вас и кем была всегда!

Катарина в волнении вскочила с кресла.

– Неужели вы не могли сказать мне хотя бы одно-единственное доброе слово? Или… пожелать удачи?

Петрак бросил на нее долгий холодный взгляд, а потом ответил:

– В театре есть одно древнее суеверие: самый верный путь накликать несчастье – это пожелать актеру удачи. А вот пожелать зла – к счастью.

– Тогда сделайте хотя бы это! Пожелайте мне самого худшего! – пронзительно закричала она.

Ей нужно было добиться хоть какого-то движения души у этого человека.

– Чтоб ты ногу сломала! – произнес он и вышел за дверь. Катарина с силой швырнула на пол баночку с кремом, и та разбилась вдребезги. Надо же, сказать такое! Неужели одно нежное слово – так много?

Спустя полчаса, стоя за кулисами в ожидании реплики, которая была сигналом к ее выходу, Катарина еще не остыла от гнева. «Вот было бы замечательно заставить его страдать из-за меня!» – думала Катарина, выходя на сцену.

Спектакль проходил как во сне. Был только один момент, когда ее сердце чуть не остановилось: Катарине показалось, что она пробудилась в каком-то другом мире. Девушка бросила взгляд вверх, там, в ложе, пристально смотрела на нее Вильма Херц. Но Катарина уже не боялась никого и ничего. Она была готова взойти на костер.

Шум снова пробудил ее от странного сна, в котором она была легендарной Орлеанской Девой. Это был шквал аплодисментов, топот ног, возгласы «браво» завсегдатаев балкона. Актеры, занятые в спектакле, подталкивали изумленную Катарину к рампе, чтобы она приняла дань восхищения публики. Когда девушка поклонилась один-единственный раз, казалось, рев обожания вот-вот снесет крышу театра. Гора цветов начала расти у ее ног.

– Браво… браво!

Но один неистовый крик, похоже, перекрывал все остальные. Выпрямившись, дебютантка стала искать глазами восторженного зрителя, чтобы выразить жестом свою признательность.

И вот Катарина увидела ее. Она сидела в ложе над сценой и энергично хлопала в ладоши. Это была Вильма, ее злейший враг.

Восторги не прекращались и в ее гримерной. Каждый посетитель старался превзойти предыдущего, расточая еще более замысловатые похвалы. Члены правительства, шикарные дамы и богатые господа из высшего общества, мадам Фиркусны, опиравшаяся на руку своего дворецкого, множество красивых молодых мужчин, которые представлялись Катарине и заявляли ей со страстной искренностью, что безумно влюбились в нее… Был момент, когда она поймала взгляд Петрака, стоявшего в дверном проеме, но потом один из обожателей оттеснил его в сторону, чтобы высказать ей свои поздравления. Больше Петрак не появлялся.

Наконец Таня, здоровенная костюмерша средних лет, выгнала всех прочь. К разочарованию поклонников Катарины, костюмерша заявила:

– Если хотите осыпать барышню Де Вари розами, то найдете ее здесь ежедневно в шесть вечера. Но сейчас ей нужен отдых.

– Благодарю вас, – сказала Катарина.

Она действительно хотела тишины. Таня повесила костюм Жанны и стала убирать комнату, пока Катарина снимала грим. Прежде чем уйти, костюмерша спросила:

– Могу я сделать для вас что-нибудь еще, госпожа Де Вари?

Катарина в изумлении подняла глаза, «госпожа»? Ведь у нее с костюмершей установились теплые приятельские отношения.

– Таня… Ты ведь всегда называла меня просто Катариной…

– Теперь вы – звезда, госпожа Де Вари, и прежнее обращение больше не годится.

– Но, пожалуйста… Я ведь ничуть не изменилась!

– Ох, нет, изменились, мадам! – настаивала костюмерша, прежде чем выскользнуть за дверь. – Нравится вам это или нет, но вы изменились!