– Слава Богу! – выдохнула Слоун.

Доктор взглянул на нее:

– Что вы сказали?

– Ничего. Сильно ли… он пострадал?

– Сломано три ребра, – ответил доктор. – И сотрясение мозга средней тяжести. Самое лучшее лекарство для него – это покой. Время и покой. Но эти игроки в поло такие упрямые. Не сомневаюсь, через неделю он снова будет на поле.

Слоун пожала плечами:

– И я никак не могу этому воспрепятствовать.

– Как ты? – Слоун с трудом улыбнулась.

Она наклонилась и поцеловала Джордана в щеку. Стараясь не выдать волнения, придвинула стул и села у его постели.

– Как и положено в такой ситуации, – признался он, устало улыбаясь. – Кажется, меня здесь исследовали больше, чем это вообще возможно, – рентген грудной клетки, рентген черепа, компьютерная томография позвоночника и еще куча всего. Думаю, повторных показов «Я люблю Люси»[39] и то было меньше.

Слоун взяла его руку.

– Говорят, некоторое время тебе нельзя будет играть.

Джордан покачал головой:

– Это невозможно.

– Но ты должен соблюдать режим…

Их разговор был внезапно прерван появлением Джилли. Она ворвалась в палату без стука, как будто с разбегу.

Слоун вскочила:

– Что вам нужно?

– Я пришла поговорить с Джорданом, – холодно ответила Джилли, – наедине, если не возражаете.

– Еще как возражаю! И считаю, что вам, Джилли, здесь нечего делать. Прошу вас, уйдите.

– Я никуда не уйду, – упрямо заявила Джилли, – пока не поговорю с Джорданом.

– Что ты хочешь мне сказать, Джилли? – вмешался наконец Джордан.

Она переводила взгляд со Слоун на него и обратно. Потом наконец кивнула:

– Ладно. Дело в том, что здесь Макс.

– Знаю, – усмехнулся Джордан. – Не пойму, что в этом нового.

– Сейчас объясню. – Джилли энергично тряхнула головой. – Итак, несколько месяцев назад я обнаружила, что беременна. Вот такую, представь себе, совершила ошибку. Узнав об этом, Макс пришел в ярость. Он был уверен, что ребенок не его, и избил меня до полусмерти, после чего я потеряла ребенка. Его посадили в тюрьму, но он вышел оттуда и сбежал, прежде чем меня выписали из госпиталя.

– То, что ты рассказываешь, ужасно, – отозвался Джордан. – Но какое отношение это имеет ко мне?

– Он вбил себе в голову, что отец ребенка ты.

– Что?!

– И хочет убить тебя.

Мартас-Виньярд, декабрь, 1988

– Болит? – спросила Слоун, ставя ему на колени поднос с завтраком.

Джордан улыбнулся и попытался выпрямиться в постели.

– Только в тех случаях, когда я делаю самое простое: например, дышу. – Он посмотрел на поднос. – Яйца, ветчина, картошка, фрукты – да тут хватит на троих!

– Эмма считает, что тебе нужно побольше есть. – Слоун села на постель и отбросила с его лба прядь волос. – Ты похудел, с тех пор как мы вернулись домой.

– Ну что ж, будем поправляться. – Джордан отрезал солидный кусок ветчины и отправил в рот.

Они помолчали.

– Я все думаю, Джорди… – начала Слоун, – обо всем, что случилось… Не полагаешь ли ты, что тебе лучше сделать перерыв на некоторое время…

Он поднял глаза:

– Перерыв?

– Ты знаешь, о чем я говорю. Может, ненадолго оставишь игру?..

Джордан невесело рассмеялся:

– Слоун, опомнись. Поло у меня не хобби, это то, чем я живу. И ты предлагаешь мне взять отпуск. На сколько же – на полгода, на год?

– Хотя бы на полгода.

Он покачал головой:

– Исключено!

– Джорди, но так продолжаться не может. В команде происшествия чуть ли не каждую неделю. Теперь, как только ты выезжаешь на поле, я холодею от ужаса. А по ночам меня мучают кошмары.

– Пойми же, Слоун, я играю уже шестнадцать лет. Целых шестнадцать лет! И все это время рисковал так же, как сейчас. – Он погладил ее по щеке. – Поверь, я уже давно привык к этому.

– Нет, сейчас что-то изменилось. И ты это знаешь.

– Я знаю только то, что тебе нужно срочно прекратить панику.

Слоун напряглась:

– Но я не хочу потерять тебя, Джорди! Я люблю тебя. Иногда мне кажется, что слишком сильно.

Он молча смотрел на нее, словно желая что-то сказать, успокоить, но не находил слов. Потом Джордан отставил поднос, обнял жену и прижал к себе. Он любил ее. Но разве достаточно только любви, чтобы преодолеть этот разлад?

– Что же с нами творится? – тихо спросил Джордан, гладя ее волосы.

– Не знаю, и это чертовски пугает меня.

Он нежно поцеловал ее в висок.

– Я люблю тебя. В это хотя бы ты веришь?

Слоун улыбнулась:

– Да, твоя любовь – это, наверное, единственное, во что я еще верю.

Она ушла, а Джордан предался грустным размышлениям. Состояние Слоун очень беспокоило его. Сегодня под утро они занимались любовью – чудесно, медленно и нежно. Так хорошо уже не было очень давно. Джордану даже показалось, что к нему вернулась прежняя Слоун, но он знал, что это не так и к вечеру ее настроение обязательно изменится.

Нет, она не была прежней Слоун, женщиной, в которую Джордан влюбился и на которой женился. Больше всего его пугало, что прежней она никогда больше не станет.

За всю свою жизнь Джордан почти никогда не чувствовал себя таким беспомощным. Ему казалось, что он наблюдает, как любимая женщина тонет у него на глазах, и не может спасти ее. И все же… когда кто-то тонет, есть лишь один способ помочь – это прыгнуть за ним в воду. Другого пути просто нет.

Но необходимо знать, с чего начать.

– Я так и знала, что найду тебя здесь.

Джордан проверял, подходит ли Солитер легкое английское седло.

– В этом нет ничего удивительного. Ты хорошо изучила мои маршруты. – Он закрепил подпругу, а затем с улыбкой обернулся. – Жаль только, что твои маршруты мне неведомы. – Убедившись, что подпруга подтянута нормально, Джордан отогнул клапаны вниз и надел стремена.

Слоун ласково погладила шею кобылы.

– Солитер… Какое красивое имя. Оно так ей идет. Она действительно единственная в своем роде.

– Солитер означает также «одиночка», – сказал Джордан, – и иногда мне кажется, что тебе это имя подошло бы больше, чем ей.

– Мне? Почему? – удивилась Слоун.

Джордан пожал плечами:

– Думаю, по многим причинам. Прежде всего по характеру ты действительно отшельница. Одиночка. Хотя мы нужны друг другу и близки – или были близки, – мне всегда казалось, что у тебя внутри что-то спрятано и ты это скрываешь. Даже от меня.

Слоун молча гладила шею кобылы.

– Порой у меня возникает ощущение, что по-настоящему я совсем не знаю тебя, – продолжал Джордан. – В какой-то момент, например сегодня утром, ты мягкая, нежная и страстная, как та женщина, которую я встретил и полюбил в Довиле. Ты весела и беззаботна. Но потом, иногда через десять минут, появляется чувство, будто тебя подменили. Ты становишься отчужденной и замкнутой, не желаешь ни с кем говорить и прячешься в спальне.

Слоун опустила глаза.

– Но ведь случилось такое…

– Перестань, Слоун. Разве мы единственные, с кем это случилось? Уж не забыла ли ты, какие несчастья иногда постигают людей? Но ведь они каким-то образом находят в себе силы пройти через все.

– При чем тут другие люди? – недовольно возразила Слоун.

– А разве у нас все сложнее, чем у них? Пожалуй, только в одном: у тебя есть обыкновение постоянно таить что-то в себе. Кстати, много ли еще там у тебя осталось?

Слоун поморщилась:

– Так вот о чем речь! Я знала, что мне не стоило рассказывать о Чикаго, поскольку ты не сможешь это забыть… и мне не позволишь!

– Да я вовсе не о том, что ты чем-то занималась или не занималась там, в своем Чикаго! – вспыхнул Джордан. – Это все быльем поросло. Важно совсем другое – то, что ты считала возможным так долго держать это при себе, а значит, не доверяла мне. Но дело и не в этом. Вот уже скоро год, как мы начали отдаляться друг от друга, отчуждение нарастает с каждым днем, и все потому, что ты окружила себя невидимой стеной, которую не в силах пробить даже я.