Лена свернула к телефонной будке, что попалась ей на глаза.

-- Это так по-людски грубо, молчать, когда тебя спрашивают. Но мне сдется, что ты вообще не слушаешь меня.

Лена вошла в будку, борясь с искушением захлопнуть дверь перед самым носом этого зануды и, сняв трубку телефона, послушала ее долгие гудки. Работает.

-- Слушай, а этот Чернобородый садист тебе, случаем не родня? - спросила она и по выразительному взгляду Крузенштерна поняла, что тяжко оскорбила его.

-- Он не чистокровный сид, - сухо проговорил парень, справившись с собой и счел нужным веско добавить: - Он полукровка, изгой.

-- А по занудству и высокомерию вы, как близнецы-братья.

Это была последняя капля, переполнившая чашу терпения парня. Поджав губы, он отвернулся и не сказав больше ни слова, пошел прочь. Лена пожала плечами, отвернулась и быстро набрав номер, прижала трубку к уху. Наконец, гудки оборвались и женский голос произнес:

-- Дежурная 02. Слушаю вас.

-- Перегонная улица, дом тридцать. Квартира шестьдесят два. Труп мужчины. Убийство, - скороговоркой сообщила Лена.

-- Записано. Пожалуйста, назовите свою фамилию, имя, отчество и коо...

Лена повесила трубку. Выйдя из освещенной будки, она одиноко побрела по пустынной улице, ежась от пронизывающего утреннего холода. Было еще темно, но рассвет уже угадывался -- светлело где-то за дальними домами, чьи силуэты кубами темнели на фоне разбавленного прозрачным светом, ночной тьмы. Она прошла мимо дома, на третьем этаже которого светилось единственное окно. Там, в тепле и уюте, встречали новорожденное утро те, кто не подозревал о том, какие же они счастливые.

Шмыгнув носом, Лена ускорила шаг. Ладно! И к ней вернется то, что она потеряла. Теперь-то она знает, как много имела. Нужно только избавиться от источника ее проблем и бед -- книги.

Впереди замигал праздничными огнями круглосуточный ларек, один из тех, что торгуют самопальной водкой, мутным пивом и просроченными орешками. Ни на что особо не надеясь, Лена тщательно обшарила свои карманы, не найдя в них ничего кроме раздавленной пачки со жвачкой и ключа от квартиры. Вблизи ларек уже не производил своей обшарпанностью праздничного впечатления, а вызвал скорее разочарование и уныние зарешеченным окошечком, витриной с обязательным ассортиментом продуктов и грубо намалеванной вывеской с роскошным названием "Парадиз", кое-где подсвеченной лампочками, половина из которых перегорела.

-- Эй, Крузенштерн, - позвала она, подпиравшего угол ларька, парня. - У тебя деньги есть?

Тот не шелохнулся, всем своим видом показывая свою неприязнь к Лене, давая понять, что знать не знает кто она такая и не желает этого знать. Но потомк, нехотя опустил сложенные на груди руки и вынул из карманов джинсов две смятые сторублевки, которые и были протянуты Лене. Взяв их, она постучала в запертое окошко ларька и поздоровалась:

-- Доброе утро.

В ответ донеслось сонное "м-м".

-- Вока есть? - ободренная тем, что уже услышана, поинтересовалась она.

-- Че надо-то? - окошечко открылось.

-- Пожевать чего-нибудь надо на стольник, - грубо ответила Лена.

-- Чипся, соленые палочки, орешки, шоколад, - тяжко зевнув, отозвались из спертого нутра ларька.

-- А водка самопальна?

-- Чего? - оскорбились из "Парадиза".

-- Водка, спрашиваю, самопальная? - продолжала переговоры Лена, тихо удивляясь своей нахальности.

-- Мартини, джин-тоник, виски -- дерьмо, а водка самая, что ни на есть, настоящая.

-- Тогда чакушку.

-- Девушка, мы стаканчиками не продаем. Пол-литра устроит?

Лена просунула в окошечко деньги, после чего показалась бутылка Перцовки, просунутая горлышком вперед.

-- Закуску-то брать будешь? - забеспокоились из ларька.

-- Не-а...

-- Видать, ночка тяжелая выдалась, трудовая, так, что с самого ранья за водку взялась, - сделали выводы в "Парадизе" и в окошечке показалось заспанное, помятое женское лицо неопределенного возраста.

-- Не то слово, - буркнула Лена, принимая сдачу.

-- Бросай ты эту работу. Кто не дает?

-- Хорошо. Я подумаю, - пообещала Лена хозяйке "Парадиза", отходя от ларька. - Пошли, Крузенштерн, помянем Льва Кирилловича -- она подошля к нему и ссыпала мелочь в его узкую ладонь, добавив две бумажные десятки.

Подержав сдачу в руке, он рассовал ее по карманам и молча, ни о чем не спрашивая, двинулся за ней.

Они дошли до скверика, где Лена, плюхнувшись на сырую от ночной росы, скамейку, взглянула на свои часы. Четыре утра. Скоро запоют петухи и вся нечисть исчезнет. Блаженно вытянув ноги, Лена отвинтила крышку бутылки и протянула ее своему новому знакомому, мысленно усмехаясь: неслабо напоить нечисть перед тем, как ей кануть обратно за пределы этого мира. К ее сожалению, Крузенштерн от водки брезгливо отказался:

-- Я это не пью.

Пожав плечами -- настаивать она не собиралась, Лена, выдохнув, храбро глотнула из горлышка. Водка, отдававшая тяжелым сивушным привкусом и запахом, обожгла горло и пищевод, зато озябнувшая девушка сразу же согрелась.

-- Пусть земля вам будет пухом. Простите меня, Лев Кириллович, - Лена глотнула из горлышка еще раз и мучительно, взахлеб закашлялась. Водка больше не шла.

-- Что стобой? - переполошился, сидевший рядом Крузенштерн.

-- Ничего, - помотала головой Лена и сдавленно попросила: - Стукни меня по спине.. Да не там... повыше... О, Господи! Бей посильнее... У-у! Больно же! - и она заплакала, перепугав, итак ничего не понимающего парня, еще больше.

Он принялся извиняться, что невольно причинил ей боль, но Лена плакала вовсе не из-за этого. Все слезы, что копились в ней и которые она сдерживала в себе, теперь текли безудержно, словно прорвало плотину ее сдержанности и выдержки, усердно воздвигавшуюся ею. Она всегда гордилась своим философским подходом к жизненным неурядицам, считая слезы уделом слабых. А всего-то и надо было иногда поплакать.

Водку она пила впервые и пила ее, как бомж, на первой попавшейся скамейке, в каком-то сквере, в компании с незнакомым, сомнительным типом, с тяжким чувством вины, совершенно не понимая, как ее угораздило вляпаться в подобную скверную историю.

Выплакавшись, она хлебнула из бутылки еще несколько раз. Пойло, что называлось водкой, теперь не казалось ей таким противным. Сознание расползалось, мысли беспорядочно скакали и она была не в силах, сосредоточиться на какой-то одной из них. Удивляясь и забавляясь новым для себя состоянием, Лена не могла понять, что ее теперь так напрягает. Ах, да! Книга.

-- Эй! Ты ведь не отстанешь от меня без этой... своей... как ее... книги? - Лена с интересом прислушивалась к своему пьяному голосу. Было забавно.

Крузенштерн что-то сказал и она с трудом заставила себя вникнуть в его слова.

-- ...и ты ведь не жаждешь новой встречи с Шакером...

-- Ты... вообще, кто такой? А?

Белобрысый осекся, странно посмотрел на нее, подумал и сказал:

-- Эльф...

-- Ага! - захохотала Лена, подыгрывая шутке. - А я русалка! И где же ты живешь, эльф? Наверное, на каком-нибудь цветочке, или листочке... Спишь на паутинке, умываешься росинкой...

-- Почему это листочек-цветочек должен быть моим домом? - обиделся он.

Но Лену разобрал дикий неуправляемый хохот, до слез, до икоты. Стоило ей только взять себя в руки, но едва взглянув на белобрысого, ее снова разбирало от смеха. Она никак не могла остановиться, пока опять не хлебнула из горлышка перцовки.

-- Вот объясни мне тогда... Ты эльф или все-таки потомок мореплавателя? - немного успокоившись, вновь прицепилась она к нему. - Вопрос... конечно интересный... да?

-- Я эльф. И я не понимаю, почему ты так уверена, что мой предок плавал по морям? Мы, эльфы...

-- А с того... - с пьяной бесцеремонностью перебила его девушка и заплетающимся языком пояснила: - Фамилия у тебя не только редкая, но и знаменитая -- Кру-зе-н-н-ш-тер-н. В России знают одного Крузе... Крузя... короче... он был путешественником -- мореплавателем прошлого века. Как же мне, блин, повезло увидеть не просто эльфа, а эльфа-мореплавателя!