После этого Тифон сграбастал меня и утащил в пещеру на склоне горы Тауро, на Сицилию.

Что касается моих вырванных сухожилий, то он завернул их в медвежью шкуру и отдал на хранение своей сестре Дельфине — чудищу женского пола, которая была очень на него похожа.

Эта Дельфина, вместе со свертком из медвежьей шкуры, тотчас же достигла Дельфийской долины и заменила Пифона, захватив оракул от имени Великой праматери.

Гея добилась-таки своего. Потеряв способность передвигаться и действовать, я был брошен в одну из пустот Земли и не видел выхода из своего несчастья. Царь богов познал бессилие.

Однако Афина, видевшая все, снова кинулась в Египет, чтобы рассказать богам о случившемся. Они осыпали Афину упреками за то, что она подбила меня на эту злосчастную авантюру; Афина же стыдила их за то, что они ничуть не помогли мне. Гермес, выступив на своих длинных ибисовых ногах, положил конец перебранке.

— Главное сейчас — не пересчитывать наши ошибки, а по возможности исправлять. Мы в большой опасности. Дайте мне подумать.

Он поразмыслил, хитроумный Гермес, самый сообразительный, самый изобретательный из моих сыновей, потом позвал Аполлона.

— Давай-ка, братец ворон, спускайся со своего дерева, сбрасывай черные перья, возьми лиру, которую ты у меня выменял, и пойдем со мной!

— Куда? — спросил Аполлон.

— В Дельфы.

Аполлона пробрала дрожь.

— Ну же! — подбадривал Гермес. — Разве не в Дельфах ты когда-то убил Пифона и завладел оракулом Богини-матери? Ты не можешь оставаться в стороне, тебя это напрямую касается.

Они вернули себе прежние обличья, взяли свои божественные принадлежности и направились в Дельфы.

Хоть и уступая своему брату в размерах, Дельфина, новая хранительница, столь же мало успокаивала и радовала взор. Развалившись на земле у входа в прорицалище, липкая, с огромной плоской башкой, она мрачно уставилась мутным глазом на моих приближающихся сыновей.

— Чего нам от нее ждать? — шепнул Аполлон. — Неужели одной гнусной твари было мало, что праматери понадобилось породить двойняшек из пары яиц?

— Может, это наш шанс, — ответил Гермес. — Начинай петь.

Аполлон схватился за лук.

— Нет, спрячь лук и стрелы; я же сказал: возьми лиру и пой.

— Что? Петь для этой образины?

— Не думай о том, для кого поешь... Главное, пой! Пой, что она красива. Я тебе подыграю на флейте.

Тогда Аполлон начал импровизировать песнь, и мои два сына устроили для мерзкой рептилии настоящий концерт. Та вышла из оцепенения, склонила свою жуткую башку направо, потом налево, потянулась, развернулась, выпрямилась и вскоре стала раскачиваться, стараясь попасть в такт. Будучи самкой и змеей, Дельфина оказалась чувствительна к музыке.

Когда таким образом они прельстили Дельфину, Гермес завел с ней разговор. Ловко, слово за слово, он сумел внушить ей желание обзавестись инструментом, подобным тому, что она только что слышала.

— Ты смогла бы извлекать из него столь же прекрасные звуки, ведь это не мы звучим, а инструменты. Я сам смастерил лиру, которую держит этот молодой человек подле меня. Если хочешь, я могу сделать и другую, как раз по твоему росту. Она развлечет тебя в одиночестве.

— А что для этого надо? — спросила Дельфина.

— О, сущий пустяк. Смотри. — Гермес показал на струны. — Мне нужно всего-навсего несколько сухожилий. Если они у тебя найдутся, через час получишь инструмент.

Змея — искусительница, но и сама поддается искушению.

— А если у тебя, хранительницы оракула, найдутся по случаю сухожилия какого-нибудь бога и ты согласишься мне их дать, тогда твоя музыка будет такой возвышенной, какой мир еще не слыхивал. Все мироздание сбежится к этому святилищу. Как будет счастлива и горда Великая богиня-мать!

Дети, рожденные Геей от других отцов, помимо Урана, свирепы и ужасны, но, на наше счастье, довольно тупы. Дельфина ответила:

— Есть у меня тут сухожилия, которые мой брат велел сторожить. В конце концов, в моих руках они еще целее будут, чем в медвежьей шкуре.

Не успела Дельфина этого сказать, как проворный Гермес юркнул в пещеру, нашел мешок из шкуры, вспорол его и вытащил мои сухожилия. Потом схватил за руку своего брата Аполлона и взвился в воздух со всей быстротой своих крылатых сандалий.

Одним духом они долетели до горы Тауро. Гермес проник в пещеру, где томился я, жалкий, безутешный, неспособный ни на малейшее движение и убежденный в том, что останусь тут до скончания веков.

— Отец, отец! — воскликнул он. — Я принес тебе силу!

Гермес поспешно вдел сухожилия в мои конечности, поскольку он еще и ловкий хирург; и вот я, проломив стенки пещеры, вновь встал на ноги. Ах! Какой долгой показалась мне эта эра!

Я не стал терять время, наслаждаясь воздухом свободы, а помчался на Олимп и запряг свою колесницу. Тифон, лежавший поперек Аравийских пустынь, сушил свои раны на солнце и набирался сил; этот негодный сын Земли уже почитал себя этаким ленивым владыкой мира. Он не слышал моего приближения, а я из осторожности не стал подъезжать слишком близко и осыпал его градом огня с высоты моей колесницы. На сей раз неожиданность была на моей стороне. Тифону и в голову не могло прийти, что я сумею когда-нибудь выбраться из темницы. Он в ужасе бежал до самой Нисы, в сердце Азии.

Там, поставленные Судьбами, дожидались его три Мойры. Тифон попросил у них помощи. Они указали ему на волшебное древо.

— Его плоды содержат неодолимую силу, — сказали они.

Мойры не уточнили, что за природа у этой силы, и не добавили, что тот, кто сорвет их, обречен на неминуемое уничтожение. Тифон, сорвав плоды, воспользовался ими против меня, как метательными снарядами. Но я отбивал их назад с помощью молнии, и плоды наносили чудовищу неисцелимые раны.

Погоня возобновилась. По-прежнему рыча, ревя и извиваясь, Тифон вернулся во Фракию, где залил своей кровью склоны горы Гем, проутюжил Грецию, заодно опустошил Апулию, Кампанию и достиг Сицилии, где обычно находят свой конец великаны и чудовища.

Тогда я, показывая всему миру, что вполне вернул свои силы, поднял Этну и прихлопнул ею Тифона. Его серное дыхание чувствуется там до сих пор.

И боги вернулись в свое жилище. Ах! Сколько же раз нам отстраивать заново наш Олимпийский дворец! Сколько раз будем мы стирать следы войны, устранять разрушения, причиненные яростью стихийных сил! Он стал дворцом всех воспоминаний мира.

Я старался выглядеть веселым и полным энтузиазма, но на сердце, признаюсь, было тяжело. Конечно, в битве с Тифоном победа осталась за мной. Но я познал страх и смятение, и моя старшая дочь стыдила меня за это. Я познал поражение, плен, бессилие и был обязан своим спасением вмешательству самых юных моих сыновей. Кое-что очень важное произошло со мной: я потерял уверенность в своей непобедимости.

Вы, смертные, сраженные несчастьем, вы, которых жестокие болезни сделали на какое-то время ни на что не годными, — я и сам познал эту подавленность, горечь и злость, которые вы испытываете в подобных случаях. И еще эту неуверенность во всем, во всех, в самих себе, которая вселяется в вас, даже если вы в полной мерой вернули себе свои силы, свои труды и свое главенство. Вы смотрите на мир уже другими глазами.

Я наблюдал за своими сыновьями и спрашивал себя: может, они отчасти удовлетворены моим временным унижением? Так ли уж искренни знаки послушания, которые они по-прежнему мне выказывают? Втайне я опасался их.

Это не лучшие мысли, согласен; но они донимают каждого отца, который, оказавшись в какой-то миг на коленях, является свидетелем того, как спасительные решения вместо него принимают сыновья. Там, где я прежде видел только подчиненных, теперь мне мнились возможные соперники.