Но тут над нами пронесся крик — щемящий, затерянный, бесприютный: отблеск пламени разбудил птиц.

Меня всегда глубоко волнует этот первый возглас пробуждающейся, еще незримой жизни, который так мгновенно возникает и далеко отдается в мглистом воздухе, прежде чем на горизонте забрезжит первый луч зимнего утра. Когда в ледяной рассветный час я слышу ускользающий на птичьих крыльях крик, мне неизменно кажется, будто это вздох души самого мироздания!

— Погасите костер. Рассветает, — сказал Карл.

Небо и впрямь уже побледнело, и по нему, как длинные, быстро исчезающие тени, проносились стаи диких уток.

Сумрак прорезала вспышка — это выстрелил Карл; собаки рванулись на поиск.

И с этой минуты, стоило появиться над камышовыми зарослями расплывчатому пятну пролетающей стаи, мы оба — то он, то я — поочередно стреляли, а Пьерро и Плонжон, запыхавшиеся и довольные, притаскивали нам окровавленных птиц, чьи глаза порою все еще глядели на нас.

Занялся день, ясный, лазурный; на край небосклона в долине уже выкатилось солнце. Мы стали подумывать, не пора ли возвращаться, и тут над нами зачертили две птицы; они летели, распахнув крылья, вытянув в прямую линию шеи. Я выстрелил. Одна из них упала почти у самых моих ног — чирок с серебристым брюшком. И тогда в вышине раздался крик, птичий крик. Он все время повторялся, отрывистый, жалобный, душераздирающий, а сама птица, оставшаяся в живых птаха, кружила в лазури, глядя на мертвую свою подругу, которую я держал в руке.

Стоя на коленях, ружье к плечу, Карл жадно следил за ней, выжидая, чтобы она спустилась пониже.

— Ты убил самку, — сказал он, — теперь самец уже не улетит.

И он не улетал, все кружил в небе, все плакал. Я просто не помню, чтобы меня когда-нибудь так пронзал стон боли, как вот этот отчаянный призыв, этот горестный упрек несчастной птицы в небесном просторе.

Порою чирок пытался ускользнуть от наставленного на него безжалостного ружья, готов был, казалось, продолжить в одиночестве свой путь по поднебесью. Но это было свыше его сил, и он снова возвращался, клича подругу.

— Положи ее на землю, — сказал мне Карл, — увидишь, он спустится к ней.

И он, правда, начал спускаться, забыв об опасности, обезумев от безотчетной птичьей любви к другой птице, которую я убил.

Карл выстрелил и как будто рассек веревку, что держала чирка на весу. Я увидел падающий черный комок, услышал стук падения в камыше. Пьерро принес птицу.

Я положил обоих чирков, уже застывших, в ягдташ... и в тот же день вернулся в Париж.