Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Изредка старик брал ружье и отправлялся на охоту за серной. Случалось, он возвращался с добычей, и тогда в шваренбахской гостинице был праздник, пир горой — они лакомились свежениной.

Вот так Гаспар ушел и в то утро. Наружный термометр показывал восемнадцать градусов ниже нуля. Солнце еще не взошло, и охотник рассчитывал подстеречь дичь на подступах к Вильдштрубелю.

Воспользовавшись его уходом, Ульрих до десяти часов провалялся в постели. Он вообще был охотник поспать, но не смел дать волю своей слабости при старике, всегда деятельном, встававшем чем свет.

Он не спеша позавтракал в обществе Сама, который теперь дни и ночи дремал у очага, и тут ему сделалось грустно, даже страшно в этом одиночестве, нестерпимо захотелось переброситься в карты по заведенному обычаю, потому что заведенный обычай крепко внедряется в человека.

И он пошел навстречу Гаспару, обещавшему вернуться к четырем часам.

Снег все сровнял в глубокой долине, заполнил расселины, скрыл под своим покровом оба озера, плотно укутал скалы; между громадными вершинами белел как бы громадный чан, гладкий, ослепительный, ледяной.

Вот уже три недели, как Ульрих не приходил к обрыву, откуда прежде смотрел на поселок. И он решил сперва дойти до этого места, а потом уже начать подъем на склоны, ведущие к Вильдштрубелю. Но Лёхе тоже был под снегом, и дома под этой белесой пеленой слились в одно.

Ульрих свернул направо, к леднику Лёммерн. Он шел ходкой поступью горца, его палка с железным наконечником звонко стучала по смерзшемуся в камень снегу. И зоркими своими глазами он все время вглядывался в даль, искал на необозримой белизне движущееся черное пятнышко.

У края ледника юноша остановился, раздумывая, каким еще путем мог пойти старик, потом зашагал вдоль морены уже торопливей и неспокойней.

Начало смеркаться; снега порозовели, холодный, колючий ветер порывами налетал на их стеклянную поверхность. Ульрих призывно крикнул — крик был долгий, вибрирующий, пронзительный. Он взлетел среди мертвенного молчания уснувших гор, пронесся над высокими неподвижными волнами ледяной пены, точно крик птицы над волнами моря, потом без отзыва замер.

Ульрих двинулся дальше. Солнце скатилось за горные вершины, его лучи все еще обагряли их, но в глубине долины скапливались серые тени. И юноше стало очень страшно. Ему почудилось, что безмолвие, холод, одиночество, зимняя мертвенность этих гор проникают в него, вот сейчас остановят, оледенят ток крови, скуют руки и ноги, превратят его в неподвижную мерзлую глыбу. И он побежал, понесся к гостинице. Старик за это время успел вернуться, думал он на бегу. Пошел другой дорогой, а сейчас сидит у очага, и у ног его убитая серна.

Но вот уже видна гостиница. Над крышей нет дымка. Ульрих припустил еще быстрее, рванул дверь. Пес приветственно запрыгал вокруг него, но Гаспара Гари в доме не было.

Ульрих испуганно заметался, словно надеялся, что его товарищ спрятался в углу. Потом он разжег огонь и сварил похлебку, все время ожидая, что на пороге появится старик.

Иногда он выскакивал за дверь посмотреть, не идет ли Гаспар. Уже спустилась ночь — такая бывает только в горах, ночь белесая, ночь свинцовая, иссиня-серая, освещенная тоненьким желтым полумесяцем, который повис над самым горизонтом и готов скользнуть за вершины.

Всякий раз, вернувшись, он присаживался к очагу погреть руки и ноги и перебирал в уме все, что могло приключиться с Гаспаром.

Да что угодно: сломал себе ногу, упал в расщелину, вывихнул лодыжку. И лежит беспомощно на снегу, окоченелый, недвижный, измученный, и в ночном молчании зовет, быть может, на помощь, напрягая последние силы.

Но где? Гора так огромна, так трудны и опасны подступы к ней, особенно в зимнюю пору, что надо десять, а то и двадцать проводников, неделю ведущих поиски в разных направлениях, чтобы в этой безмерности обнаружить пропавшего человека.

Тем не менее Ульрих Кунци решил, что возьмет с собой Сама и пойдет искать Гаспара Гари, если между полуночью и часом ночи тот все еще не вернется.

И начал готовиться в путь.

Он положил в мешок еду на двое суток и стальные кошки, обмотал вокруг себя длинную веревку, тонкую, но очень прочную, проверил палку с железным наконечником и топорик, которым вырубают ступеньки во льду. Потом стал ждать. В печи пылал огонь, бросая отблески на храпящего пса. Часы в своей звонкой деревянной клетке стучали ровно, как человеческое сердце.

Он ждал, чутко прислушиваясь, не раздастся ли хоть какой-нибудь звук вдали, вздрагивая, когда ветер чуть касался крыши и стен.

Пробило полночь, и его затрясло. Чтобы справиться с дрожью, одолеть страх, он решил выпить горячего кофе на дорогу и поставил кипятить воду.

Когда пробило час, Ульрих встал, разбудил Сама, открыл дверь и пошел по направлению к Вильдштрубелю. Пять часов он лез в гору, взбирался с помощью кошек на скалы, вырубал ступеньки во льду, все время двигался вперед, иногда подтягивая на веревке собаку, остановившуюся перед чересчур крутым склоном. Около шести утра он добрался до одной из вершин, где старый Гаспар часто охотился на серн.

Там он подождал, пока не развиднелось.

Небо над ним посветлело; и вдруг странный, неведомо где рожденный проблеск света озарил неисчислимое множество белесых вершин, раскинувшихся на сто миль вокруг. Казалось, сами снега источают в пространство это неясное сияние. Постепенно дальние и самые высокие вершины окрасились в нежно-розовый, почти телесный цвет, и над массивными исполинами Бернских Альп появилось багровое солнце.

Ульрих Кунци двинулся дальше. Он шел как охотник, пригнувшись к земле, отыскивая следы ног, и все время повторял:

— Ищи, брат, ищи!

Теперь, опять спускаясь с горы, он то и дело заглядывал в глубокие провалы и порою призывно кричал, но этот долгий крик замирал без отголоска в немых просторах. Тогда он прижимался ухом к земле и напряженно вслушивался: ему чудился ответ, он бежал на этот голос, снова звал, но уже ничего не слышал и без сил, в отчаянье садился перевести дух. Около полудня он позавтракал и накормил Сама, который, как и он, изнемогал от усталости. Затем продолжал поиски.

Свечерело, а он все шел по горам, одолев уже километров пятьдесят. До дому было далеко, идти дальше уже не хватало сил, поэтому он вырыл яму в снегу и скрючился там вместе с собакой, укрывшись прихваченным с собою одеялом. Так они и пролежали всю ночь, человек и пес, прижавшись друг к другу, грея один другого, и все равно промерзли до мозга костей.

Ульрих не сомкнул глаз — тело его сотрясала дрожь, в голове проносились страшные видения.

Как только забрезжило, молодой проводник вылез из ямы. За ночь он весь одеревенел, так ослаб духом, что чуть не плакал от отчаяния, сердце у него бешено колотилось, ноги при каждом звуке подкашивались.

Внезапно ему пришло в голову, что он может замерзнуть в этой пустыне, и страх перед такой смертью подстегнул его, вернул энергию и силы.

Он начал спуск к гостинице, падал, снова поднимался, а далеко отстав от него, брел Сам, прихрамывая на три лапы.

До Шваренбаха они добрались только к четырем часам дня. Дом был пуст. Ульрих разжег огонь, поел и уснул, совершенно отупевший, без единой мысли.

Спал он свинцовым сном и долго, очень долго. Но вдруг чей-то голос, крик, зов — «Ульрих!», — вырвав из глубокого забытья, поднял его на ноги. Пригрезилось ли это ему? Людям, чем-то встревоженным, иной раз чудятся во сне вот такие непонятные призывы. Нет, у него в ушах до сих пор звенит долгий дрожащий вопль, насквозь пронзивший все его существо Кто-то действительно кричал, звал — «Ульрих!». Кто-то был там, возле дома, в этом у него не было сомнения. Открыв дверь, он завопил во все горло:

— Эй, Гаспар!

Никакого ответа — ни шепота, ни вздоха, ни стона, полное безмолвие.

Стояла ночь. Кругом — свинцово-бледный снег.

Поднялся ветер, ледяной ветер, от которого на этих одиноких вершинах трескаются камни и гибнет все живое. Он налетал порывами, иссушающий, еще более гибельный, чем знойный ветер пустынь. Ульрих опять закричал:

2
{"b":"116697","o":1}