Д-р Белл повсюду ходил с нами и в своей обаятельной манере описывал наиболее интересные экспонаты. В павильоне «Электричество» мы осмотрели телефоны, фонографы и другие изобретения. Д-р Белл объяснил мне, каким образом можно пересылать по проводам сообщение, презирая расстояние и обгоняя время, как Прометей, укравший огонь небес. Мы посетили также павильон «Антропология», где меня заинтересовали грубо отесанные камни, простые памятники жизни невежественных детей природы, чудом уцелевшие, тогда как многие монументы царей и мудрецов рассыпались во прах. Еще там были египетские мумии, но от прикосновения к ним я уклонилась.

До октября 1893 года я изучала различные предметы самостоятельно и беспорядочно. Я читала об истории Греции, Рима и Соединенных Штатов, учила французскую грамматику по книжкам с выпуклым шрифтом, и так как уже немножко знала французский, то часто забавлялась, составляя в уме короткие фразы с новыми словами, по возможности игнорируя при этом правила. Я также попробовала без посторонней помощи освоить французское произношение. Конечно, было нелепо браться за такую большую работу моими слабыми силами, но это развлекало в дождливые дни, и таким путем я приобрела достаточное знание французского, чтобы с удовольствием читать басни Лафонтена и «Мнимого больного».

Я также потратила значительное время на улучшение своей речи. Я читала и пересказывала вслух мисс Салливан отрывки из моих любимых стихотворений, а она исправляла мое произношение. Однако лишь в октябре 1893 года, справившись с усталостью и волнениями от посещения Всемирной Выставки, я начала получать уроки по специальным предметам в отведенные для них часы.

В это время мы с мисс Салливан гостили в Халтоне (Пенсильвания), в семье м-ра Уильяма Уэйда. Их сосед, м-р Айрон, был хорошим латинистом; он дал согласие на то, что я стану заниматься под его руководством. Я вспоминаю на редкость милый характер этого человека и его обширные знания. В основном он учил меня латыни, но часто помогал и с арифметикой, которую я находила скучной. М-р Айрон прочел мне также «In memoriam» Теннисона. Я много читала книг до этого, но никогда не рассматривала их с критической точки зрения. Впервые я поняла, что означает узнавать автора, его стиль, как я узнаю пожатие дружеской руки.

Поначалу я неохотно учила латинскую грамматику. Мне казалось нелепым тратить время, анализируя каждое встречающееся слово (существительное, родительный падеж, единственное число, женский род), когда его значение ясно и понятно. Но красота этого языка стала доставлять мне истинное наслаждение. Я развлекалась, читая отрывки на латыни, выхватывая отдельные слова, которые понимала, и стараясь догадаться о смысле всей фразы.

По-моему, нет ничего прекраснее, чем мимолетные, ускользающие образы и чувства, которые преподносит нам язык, когда мы только начинаем с ним знакомиться. Мисс Салливан сидела рядом со мной на уроках и чертила на моей руке по буквам все, что говорил м-р Айрон. Я только-только начала читать «Галльскую войну» Цезаря, когда пришла пора возвращаться в Алабаму.

Летом 1894 года я приняла участие в съезде Американской ассоциации поддержки обучения глухих устной речи, происходившем в Чотокве. Там было решено, что я отправлюсь в Нью-Йорк, в школу Райта-Хьюмейсона. Я поехала туда в октябре, в сопровождении мисс Салливан. Эта школа была выбрана специально для того, чтобы использовать высшие достижения в области вокальной культуры и обучения чтению по губам. Кроме этих предметов, в течение двух лет я изучала в школе арифметику, географию, французский и немецкий.

Мисс Рими, моя учительница немецкого, умела пользоваться ручной азбукой, и, после того, как я приобрела некоторый словарный запас, мы с ней при каждой возможности разговаривали по-немецки. Через несколько месяцев я могла понимать почти все, что она говорила. Еще до окончания первого года учебы в этой школе я с восторгом читала «Вильгельма Телля». Пожалуй, в немецком я преуспела больше, чем в других предметах. Французский давался мне хуже. Его я изучала с мадам Оливье, не знавшей ручной азбуки, поэтому ей приходилось давать мне объяснения устно. Я с трудом могла читать по ее губам, так что мое продвижение в этом было куда медленнее. Тем не менее, мне вновь довелось прочитать «Мнимого больного», и это было забавно, хотя не так увлекательно, как «Вильгельм Телль».

Прогресс мой в освоении устной речи и чтения по губам оказался не таким быстрым, как учителя и я надеялись и ждали. Я стремилась говорить, как другие люди, и учителя считали, что это вполне возможно. Однако, несмотря на упорную и тяжкую работу, цели своей мы не вполне достигли. Полагаю, мы слишком высоко метили. Я продолжала относиться к арифметике как к сети ловушек и капканов и балансировала на грани догадок, отвергая, к вящему неудовольствию учителей, широкую дорогу логических рассуждений. Если мне не удавалось догадаться, каким должен быть ответ, я делала поспешные выводы, и это, вдобавок к моей тупости, усугубляло трудности.

Впрочем, хоть эти разочарования временами и приводили меня в уныние, я с неослабевающим интересом продолжала другие занятия. Особенно привлекала меня физическая география. Какая радость была узнавать тайны природы: как, согласно яркому выражению из Ветхого Завета, дуют ветра с четырех сторон небес, как пары восходят ввысь от четырех концов земли, как реки пробивают путь сквозь скалы, и горы корнями опрокидываются, и каким образом человек может преодолеть силы, большие, чем он.

Два года в Нью-Йорке были счастливыми, я оглядываюсь на них с истинным удовольствием. Особенно запомнились мне ежедневные прогулки, на которые отправлялись мы в Центральный парк. Я всегда радовалась встрече с ним, любила, когда мне его всякий раз описывали. Каждый день из девяти месяцев моей жизни в Нью-Йорке парк был по-разному красивым.

Весной нас водили на экскурсии по всяким интересным местам. Мы плавали по Гудзону, бродили по его зеленым берегам. Мне нравились простота и дикое величие базальтовых столбов. Среди мест, которые я посетила, были Вест Пойнт, Тарритаун, дом Вашингтона Ирвинга. Там прошлась я по воспетой им «Сонной лощине».

Преподаватели Райт-Хьюмейсонской школы постоянно думали о том, каким путем обеспечить своим ученикам преимущества, которыми пользуются те, кто не лишен слуха. Они всеми силами стремились максимально пробудить немногие дремлющие воспоминания малышей и вывести их из темницы, куда их загнали обстоятельства.

Еще до того, как я покинула Нью-Йорк, светлые дни были омрачены второй величайшей печалью, которую я когда-либо испытала. Первой была смерть отца. А вслед за ним умер м-р Джон Сполдинг из Бостона. Лишь те, кто знал и любил его, могут понять, какое значение имела для меня дружба с ним. Он был необыкновенно добр и ласков со мной и мисс Салливан, да и всех остальных делал счастливыми, в своей милой ненавязчивой манере…

Пока мы чувствовали, что он с интересом следит за нашей работой, мы не теряли бодрости и мужества. Его уход образовал в нашей жизни пустоту, которая никогда больше не заполнилась.

В октябре 1896 года я поступила в Кембриджскую школу для молодых леди, чтобы подготовиться к поступлению в колледж Рэдклифф.

Когда я была маленькой, во время визита в Уэллсли, я изумила своих друзей заявлением: «Когда-нибудь я поступлю в колледж… и непременно в Гарвард!» Когда меня спросили, почему не в Уэллсли, я ответила, потому что там только девочки. Мечта поступить в колледж постепенно переросла в жгучее желание, которое побудило меня, несмотря на открытое противодействие многих верных и мудрых друзей, вступить в состязание с девушками, обладающими зрением и слухом. К тому времени, как я покинула Нью-Йорк, это стремление стало ясной целью: было решено, что я отправлюсь в Кембридж.

У тамошних преподавателей не было никакого опыта обучения подобных мне учеников. Единственным средством моего с ними общения было чтение с губ. В первый год мои занятия включали английскую историю, английскую литературу, немецкий язык, латынь, арифметику и сочинения на свободные темы. До тех пор я никогда не изучала систематически курс какого-то предмета, но была хорошо натаскана в английском мисс Салливан, и моим преподавателям скоро стало ясно, что по этому предмету мне никакой особой подготовки не требуется, кроме как критического анализа книг, предписанных программой. У меня было также основательно начато изучение французского, я полгода изучала латынь, но лучше всего, несомненно, была знакома с немецким языком.