Та, что постарше, с гордой и уверенной посадкой головы, была убеждена, что произошла ужасная ошибка, ее ребенок невиновен и кто-то еще поплатится за допущенную несправедливость. Другая, помоложе, прятала лицо, тихо отвечала на вопросы охранников и грустно улыбалась, избегая взглядов окружающих. Мать, чье дитя оказалось в тюрьме, винит себя, сама не зная за что: то ли за рюмку вина, выпитую во время беременности, то ли за пропущенное родительское собрание в пятом классе, толи еще за какую мелкую родительскую ошибку.
Я прошла мимо них в зал ожидания. Бетонная коробка без окон всем своим видом гласила: «Лучше бы вы не приходили, но раз уж явились, то это вам не «Хилтон». Расставленные по залу обшарпанные стулья, обитые красным дерматином, смотрелись оспинами на лице больного. Судя по их виду, от них отказались даже благотворительные организации (да-да, случается и такое). Посетители обходили стулья стороной, они тоже не собирались к ним прикасаться.
Жены, любовницы, родители, друзья — все нетерпеливо ждали. Кто хотел поскорее увидеть любимых, кто — покончить с неприятной обязанностью. В дальнем углу, у поста охраны, стояла группа молодых людей студенческого возраста, по большей части — юноши со значками студентов школы полиции штата. Ребята с гордостью демонстрировали эти почетные знаки, не пряча их под одеждой, так, чтобы никто не принял студентов за настоящих посетителей и не подумал, что они знакомы с низшими слоями общества. С таким отношением на службе они не пропадут.
Мимо будущих полицейских, мимо поста охраны, сквозь плексигласовый барьер я, наконец, попала на территорию заключенных и направилась к одноэтажному тюремному блоку. Пара камер была пуста, но в них виднелись признаки жизни: в одной — брошенная на спинку стула рубашка, в другой — раскрытая книга в мягкой обложке. Должно быть, обитатели чем-то заняты: принудительные работы, трудотерапия, прогулка, да мало ли. Частности тюремной жизни так и остались для меня загадкой, хотя многие говорили, что я заслужила изучить их самым пристальным образом.
Хотелось верить, что Салливан где-то здесь. Во-первых, потому что это упростило бы мою задачу. Во-вторых, я надеялась, что она никогда не насладится жизнью за пределами тюрьмы, даже на каменоломнях под жарким техасским солнцем.
Я двинулась дальше вдоль ряда камер. Некоторые были заняты. Обитатели ждали посетителей или были лишены прогулок и свиданий, совсем как школьники, которых оставляют в классе и не берут на экскурсию. Я почти дошла до конца ряда, когда за моей спиной раздался смешок. Я обернулась и увидела маленькую фигурку, пролезающую сквозь решетку. Похоже, это был маленький мальчик.
Ребенок пронесся по проходу, остановился, заглядывая в камеры. Он что-то нес в ладонях, сложенных лодочкой.
Темноволосый негритенок, одетый в аккуратно залатанные и заштопанные обноски. Так одежду не чинили со времен появления мануфактур и дешевой вещей. Некогда синяя, несоразмерно большая, его рубашка вылиняла до серого цвета. На локтях красовались заплатки, равно как и на коленях слишком коротких, обтрепанных штанишек. Обуви у него не было вовсе.
Я молча догнала мальчонку и остановилась в нескольких ярдах у него за спиной, чтобы не напугать. Сомнений у меня не было — это призрак. И все же его присутствие не укладывалось у меня в голове. Судя по одежде, он родился в позапрошлом столетии, но божественные силы никогда не вынуждали души провести вечность в облике ребенка. Юные призраки взрослели, и на этом останавливались, не начиная стареть. Судьбы подбирали погибшим детям родителей, причем только самых лучших, обычно тех, кто мечтал о детях, но Бог не дал, или тех, кто все еще хотел ребенка после того, как природа лишила их такой возможности. К счастью, дети-призраки встречаются редко, что позволило Судьбам практиковать высокоизбирательный подход. Во всяком случае, воспитание никогда не доверили бы никому, кто разрешил бы ребенку шататься по тюрьме.
Я деликатно кашлянула, как просила Джейми. Мальчик не обратил на меня внимания. Вместо этого он подошел к следующей камере, заглянул туда и улыбнулся. Потом повернулся бочком и пролез внутрь. Вел он себя так, будто решетка была для него преградой, но на самом деле палец ноги прошел сквозь прутья, как у любого призрака. Я подобралась поближе и заглянула в камеру. Внутри лежала молодая женщина, не старше двадцати, вся горя в лихорадке.
Мальчик подошел к ее постели и раскрыл сложенные руки. На ладони оказалось крохотное голубое перышко. Он протянул его больной; та лишь застонала. Он нахмурился, но уже через мгновение на лицо вернулась солнечная улыбка. Малыш положил свой подарок на подушку, коснулся щеки страдалицы, на цыпочках подошел к решетке и протиснулся наружу.
Когда он попал в коридор, я присела на корточки, чтобы оказаться одного с ним роста. Тут мальчик, наконец, заметил меня и, склонив голову на бок, посмотрел не без интереса.
— Привет. Какое у тебя красивое перышко! Где ты его нашел?
Он улыбнулся, поманил меня за собой и рванул с места.
— Подожди! — крикнула я. — Я не про то…
Он исчез в боковом проходе, и мне пришлось двинуться следом. Медея могла подождать.
Мальчик ждал меня за углом, возле двери, приплясывая от нетерпения. Не успела я его окликнуть, как он ухватился за ручку двери и изобразил, будто открывает ее. Разумеется, она не поддалась, но его это не смутило: он прошел через воображаемый дверной проем.
За дверью оказался короткий коридор с полками по стенам и принадлежностями для уборки. В самом конце обнаружился заколоченный люк в полу. И снова малыш притворился, будто открывает его.
— Может быть, не надо…
Он спрыгнул вниз. Я подошла к люку, присела на корточки и опустила ноги в дыру. Все это непросто проделывать, очень напрягает интеллектуально, точно так же, как ходить по полу и пользоваться мебелью в мире живых. Может показаться, что это несложно, но учитывая, что ни полов, ни мебели в моем измерении нет… Так почему же мы не проваливаемся? Потому что сами себя обманываем. Если твердо верить в то, что пол и стул существуют, то можно пользоваться ими, как любым осязаемым предметом, во всяком случае, не проваливаться насквозь. Поэтому, пролезая через люк, я ухватилась за пол и осторожно полезла внутрь, хотя пальцы ничего не ощутили.
Просунув ноги через заколоченный люк, я произнесла заклинание света. Более сильная магия редко срабатывает в мире живых, однако на простейшие трюки я вполне могу положиться. Лестница под люком, шаткая, наполовину сгнившая, могла в любой момент рухнуть от любой нагрузки. К счастью, в последнее время я ничего не вешу.
В маленькой темной каморке по бетонным стенам стекала вода, источая запах нечистот. Я снова зажгла магический огонек. Смотреть здесь было не на что. Голые стены и земляной пол. Водной из стен — заколоченная крест-накрест деревянная дверь. Шагнув к ней, я почувствовала что-то под стопой, посветила себе под ноги и подскочила от изумления.
На земле лежал маленький зеленый шарик, наполовину зарывшийся в грязь. Я наклонилась и сунула его в карман. Обычный детский игральный шарик, нефритово-зеленый, весь исцарапанный. Я повертела его в руке и улыбнулась. Призрачный шарик, вроде того призрачного кресла-коляски, сотворенного Кристофом в клинике для душевнобольных. Я сунула находку в карман и прошла сквозь дверь.
За дверью тянулся длинный коридор. По одной стороне виднелись двери, толстые, обитые стальными полосками, сплошные, если не считать щели на уровне глаз, закрытой металлической планкой.
За третьей дверью послышался плач. Я прислушалась: так и есть, за дверью — маленькая каморка, пять на пять футов, не больше. На деревянный пол брошен полусгнивший соломенный тюфяк, чуть прикрытый проеденным молью грубым одеялом. Каморка была пуста, но плач не прекращался. Он доносился со всех сторон, словно рыдали сами стены.
— Я не хотела, не хотела, — шептал голос.
— Кто тут? — огляделась я вокруг, пытаясь отыскать источник голоса. — Это ты, солнышко? Ты ни в чем не виноват.
