– Вот этот что ли? Ты, Томский?

– Я.

– Я твой комбат, Йосеф Штивельман, можно просто Изя, и хочу знать, где ты шляешься?

– Фотографии делал, согласно указаниям начальства, потом буду искать медкомиссию.

– Запомни, – заорал он, махая у меня под носом кулаком размером с мою голову, – Начальство у тебя только я. Всех остальных ты будешь посылать нах. Понятно?

– Понятно.

– Запомни еще одно. Евреи – самый умный народ в мире. Поэтому они создали такую умную бюрократию, что сами ничего в свои бумагах не понимают. Все вопросы надо решать по знакомству. Или через генерала, или через прапорщика. К прапорщику на прием попасть легче. На здоровье жалуешься?

– Нет.

– В ЦАХАЛе разрешается иметь свое оружие, помимо казенного. Купленное или добытое в бою, – он снова заухмылялся, – или стыренное у врага, только надо зарегистрировать по всей форме. Есть что-нибудь?

– Есть. Немецкий вальтер.

– Давай свои фотографии и пистолет и жди меня здесь.

Через пятнадцать минут он вернулся и сунул мне удостоверение, разрешение на оружие и постановление медицинской комиссии.

– Что смотришь? Не нравится, что снова лейтенантом стал? Ну не батальон же тебе давать, с твоим знанием иврита. У нас – как в Древнем Риме. Если бы в строю кто-нибудь, вдруг заговорил по-этруски, господа римские офицеры быстро бы показали ему, где римская кузькина мать. Вне строя можешь говорить хоть на марсианском, – и он гулко заржал.

Фраза показалось мне смутно знакомой, вроде читал где-то.

– Пошли оружие получать, – приказал Изя, – потом я тебя отвезу к себе домой, переночуешь, и с утра в кибуц. Там продемонстрируешь, что ты можешь. А мы посмотрим.

Изина жена, Фаина, совсем не походила на еврейку. Мощная блондинка, с необъятными формами, больше похожая на польскую крестьянку. Сейчас, она сидела, подперев щеку рукой, и смотрела, как я ем. Изя, попав домой, сразу притих и легко было догадаться, кто тут глава семьи.

– Кушай, кушай, не стесняйся, – в очередной раз повторила она. – У нас двое сыновей в армии, в Италии, может, и их кто-то накормит. Вот картошечки возьми. Сейчас полегче стало, а раньше ее вовсе не было.

– Правильно, – сказал Изя, деловито доставая из огромного сооружения под названием буфет бутылку и рюмки, – раньше и небо было голубее и трава зеленее.

– Ты не слушай моего старого дурака, – сказала она, отмахиваясь от мужа. Раньше, действительно картошки не было. Только в войну сажать начали. Мы ж с-под Гродно, как можно без картошки? Я этих местных овощей до сих пор не понимаю. Оливками сыт не будешь. Тут все другое, даже у хлеба другой вкус. Но ничего, приспособились.

– Ну, – сказал Изя, подмигивая. – Такой повод и не выпить? Первый человек из еврейского Легиона, да еще из советских, да прямо к нам. Будет чем похвастаться. За то, чтобы все наши вернулись живыми и здоровыми.

Выпили. Он разлили еще по стопке и, глянув на меня, сказал:

– Ты не поверишь, здесь все пьют намного меньше, когда жара начнется, даже и не тянет, разве что пивка, да и тебе завтра с утра вставать. Еще по одной и все.

Фаина замялась и спросила:

– Скажи, ты ж видел, что там делается. Может в газетах преувеличивают?

– Нет, там, где немцы были, всех евреев убили.

– Знаешь, – сказала она после паузы, – когда Жаботинский приехал в Польшу и начал звать людей в Израиль, многие стали собирать вещи. Все-таки великое событие. И Изя тоже – "Едем, едем". А моя семья собралась, и отец сказал, не нужно уезжать. Здесь дом, работа, люди, которые тебя знают и уважают. А там – пустое место, песок и камни. Немцы? Ну что немцы, поляки не лучше. Жили под этими, проживем и под теми. Хороший сапожник всем нужен. Родители, трое братьев и сестра, их семьи, дети. Все остались, а мы вот уехали. Красная Армия те места уже год как освободила, я вот пишу, пишу. В посольство, в Красный Крест. Везде отвечают – сведений о местонахождении нет.

– Ну, мы ж на Украине были, а в Белоруссии леса есть, можно было в партизаны уйти. Да война многих с места сорвала, может еще найдутся.

– Хороший ты мальчик, – сказала она. Погладила меня по голове и, резко встав, вышла.

Мы молча выпили по второй.

– У меня в полку, был разведчик, Саша Подвальный, – глянув закрыта ли дверь, сказал я. – Так он у командира отпросился на пару суток, мы рядом с его местечком были. Приехал весь черный. Всех в овраге расстреляли. И детей его, и жену. А жена русская вообще была. Так он потом любого немца убивал без разговоров. Нет, если «языка» надо – это другое дело, а вот если без задания, сдается там или нет – моментально на тот свет. Все время лез на рожон и погиб. Может лучше и не знать, лучше верить, что хоть кто-то спасся.

– Нас, приехавших в тридцатые, называют поколением Жаботинского, – заговорил, через пару минут Изя. – Знаешь почему? Когда провозгласили независимость Израиля, Зеэв поехал в международное турне, как министр иностранных дел.

– Кто? – удивился я. – Даже я знаю, что Жаботинский был Владимир!

– Его звали Владимир-Зеэв, – ответил Изя. – Зэев – это ивритский вариант. – Первый визит был в Англию, утрясти возникшие проблемы в экономической и политической сфере. А вот дальше он показал, на что способен. Осенью 1935 г приехал в Берлин. Конечно, эту жидовскую морду, вовсе не ждали с распростертыми объятиями, но шла подготовка к Олимпиаде 1936 г и явных скандалов следовало избегать. Тем более, что интересы нацистов и сионистов в этот момент совпали. Нацистам требовались уезжающие евреи. Желательно без шума и пыли. В то же время они вовсе не собирались позволять вывозить еврейское имущество. Так что договаривалось с Жаботинским министерство экономики Германии, а рангом повыше делали вид, что его не замечают.

Нацисты запретили вывозить из Германии деньги и имущество. Можно было только какой-то минимум на первое время. Хотя уже шло практически открытое давление на евреев – уже были законы об ограничении на профессию, уже требовали свидетельство об арийском происхождении, для вступления в брак, уже увольняли врачей и государственных служащих, даже отменяли полученное после 1918 г гражданство, но убийств еще не было. Многие надеялись на улучшение, часть просто боялось бросить все и уезжать в неизвестность, ведь большинство немецких евреев считало себя немцами, иудейской веры. Так что попытка Жаботинского договориться пришлась очень к месту.

Нельзя вывозить имущество и деньги? Никаких денег на руки. Давайте купим немецкие товары на эту сумму и вывезем. И вам хорошо и мы при своем интересе. Все равно не хотите просто так выпускать? Давайте поделим. Вам половину – нам половину. Да и про израильское государство не забудем. За посредничество ему жирный процент, на который тоже купим немецкие товары. Так что договорились, где-то 50 на 50. Естественно, обе стороны всячески жулили, чтобы оценку в свою сторону вытянуть. Немцам хотелось поменьше, нам – побольше. Приезжаешь в Израиль – можешь товары распродать или возобновить уже здесь свое дело, используя немецкие машины. Так возник ряд мастерских, типографий, гаражей и прочее. Большие деньги, масса товаров и оборудования хорошего качества дали изрядный толчок экономике. Позже условия сделки распространили на Австрию и Судеты с Чехией.

Была еще создана полуподпольная сеть скупки. Вывоз золота и разных Рембрандтов был также, естественно, запрещен. Поэтому уезжающие евреи вынуждены были сдавать за бесценок. Теперь появилась возможность продавать через посредника прямо в английском представительстве (выделили отдельную пристройку Израилю) или вообще за границу с получением денег после прибытия в Палестину. Естественно, что это был достаточно криминальный и связанный с большим риском гешефт. Поэтому процент посредникам был очень высоким. Но проконтролировать суммы денег переходящие из рук в руки, с прилипанием к этим рукам, было очень сложно. Здесь находился основной источник бюджета для создающейся израильской разведки. Об этом особо не говорят, но догадаться можно.