Он осторожно отступил от окна и сквозь щель в занавесках смотрел, как машина останавливается перед домом. Машина была незнакомой, и он никого не ждал. Его любопытство разгорелось еще больше, когда дверь со стороны водителя открылась, и из машины вышла высокая, гибкая брюнетка. Она уже поднималась по ступенькам, когда он понял, почему не узнал ее сразу. Зеленое хирургическое облачение не оттеняло должным образом красоту доктора Ксимены Локхарт.

Ухмыляясь, как мальчишка, он отпустил занавески и позвонил по интеркому в прихожую, поскольку знал, что Хэмфри как раз идет к дверям.

— А, хорошо, что я застал вас, — сказал Адам, когда Хэмфри поднял трубку. — Я знаю приехавшую леди и сейчас спущусь. Проводите ее в библиотеку.

Слова Хэмфри «Слушаюсь, сэр» прозвучали вежливо и нейтрально, как всегда, но Адаму показалось, что он уловил нотку изумления. Пожалуй, он говорил немного оживленно — и действительно чувствовал оживление. Чувствуя, как в него вливаются новые силы, он нырнул в ванную, чтобы причесаться, сетуя, что не побрился до завтрака. Потом решил, какого черта? В конце концов он считается больным. Да и щетина, говорят, в моде.

Усмехнувшись отражению в зеркале, он, как смог, разгладил лацканы халата рукой на перевязи и спустился вниз. Хэмфри как раз выходил из библиотеки и кивнул ему с проблеском улыбки.

— К вам доктор Локхарт, сэр Адам, — официально доложил он.

— Да, спасибо, Хэмфри, — сказал Адам. — Я позвоню, если вы понадобитесь.

Она стояла у камина, глядя на рисунок со сценой охоты над каминной полкой. Темные волосы, зачесанные на пробор и слегка вьющиеся, были распущены по плечам длинного черного пальто. Свитер с высоким воротником и юбка были цвета густых сливок. Услышав, как открылась дверь, она обернулась; в темных глазах светились ум, юмор и только намек на вызов.

— А, вот и вы, — сказала она, неодобрительно подняв бровь, но и слегка улыбаясь. — Кто вам сказал, что можно выписаться из больницы без санкции лечащего врача? Кто вы, по-вашему, врач или что?

Он улыбнулся и, сунув левую руку в карман халата, ответил ей таким же взглядом.

— Простите. Произошло кое-что срочное. Поскольку я все-таки врач и поскольку на праздники ко мне приехала мать, которая тоже врач, это не показалось неблагоразумным. И, как видите, я следую предписаниям врача. — Он приподнял правую руку на перевязи. — А еще я последние несколько дней сплю дольше обычного — вот почему я еще не брился. И когда вы подъехали к моему дому, я как раз собирался вздремнуть. Клянусь Богом! — Он поднял левую руку в подтверждение своей клятвы.

— Хм! — Она окинула его критическим взглядом, потом кивнула.

— Ну что ж, похоже, у вас все неплохо, — признала она. — хотя могли бы задержаться и подольше. Отличный способ увернуться от приглашения леди на обед.

— О, я не собираюсь отказываться от свидания. — Адам жестом пригласил ее сесть. — Можно попросить Хэмфри принести чай или кофе? Для выпивки еще рановато… если вы не намерены остаться на ленч.

Она улыбнулась и села, сняв пальто.

— Я бы с удовольствием, но, боюсь, должна вернуться в больницу. Мне надо было на несколько часов сбежать от предрождественских психов в травматологии, вот и решила прокатиться и посмотреть, как у вас дела. Чаю было бы отлично. В такую погоду в «моргане» не слишком уютно.

Улыбаясь, Адам подошел к стоящему на столе телефону и позвонил на кухню.

— Хэмфри, чай на двоих, пожалуйста, — сказал он, когда дворецкий взял трубку. Потом положил трубку и сел напротив нее.

— Вам нравится ваш «морган»? — спросил он. — Я сам всегда любил их. В университете я ездил на «Плюс Восемь».

— Вы?

— О да, боюсь, он был немного потрепан, как частенько бывает с машинами студентов, но то, чего ему не хватало в комфорте, он более чем компенсировал своеобразием.

Она усмехнулась.

— В «Дороге и проселке» сказано, что нужда — это «морган» под дождем. Они даже не говорят о «моргане» под снегом. В нем холодно, сквозит, он едет, как телега угольщика… но мне он нравится. Но я серьезно подумываю о том, чтобы купить для зимы что-то другое, отставив этого упрямца до весны. — Она искоса посмотрела на него. — На чем вы ездите, когда не разбиваете «рейнджроверы»?

— О, у меня в конюшне есть несколько старых драндулетов. — Он хитро улыбнулся. — Я бы показал вам, но обут не для прогулок. — Он поднял ногу в тапочке. — Загляните снова, когда я поправлюсь.

— Это вариант на тему «Пойдемте посмотрим гравюры»? — ответила она, устремляя на него прямой взгляд.

Он неожиданно для себя рассмеялся. У нее было хорошее, твердое лицо, скорее цветуще привлекательное, чем классически прекрасное, и такую прямоту он редко замечал у знакомых женщин. От ответа его избавил сдержанный стук в дверь, следом за которым появился Хэмфри с чаем на подносе.

Он не был уверен, входит ли обращение с серебряной чайной посудой в стандартное обучение калифорнийских врачей, хотел дать Хэмфри знак разлить чай, но Ксимена грациозно приблизилась к столу из розового дерева, всем своим видом показывая, что точно знает, что делает.

— Люблю, когда антикварными вещами по-настоящему пользуются, — сказала она, придвигая ближе севрские чашки и блюдца. — Молока и сахару?

— Пожалуйста. Два кусочка.

— Мужчина говорит два — и два для дамы. Вы, конечно, понимаете, что мы оба превращаемся в диабетиков. — Наливая чай, она смотрела на обводы чайника. — Да, прекрасная работа. Полагаю, Регентство или вскоре после него, возможно, самое начало викторианской эпохи. Хотя в нем есть что-то отдаленно шотландское.

Он благодарно кивнул, когда она подала ему чашку с блюдцем. У нее верный глаз, под стать юмору и явному уму… да и все прочее очень неплохо.

— Георг IV, 1817, — сказал он. — Его сделали для свадебного подарка прапрабабушке. Это ее герб выгравирован рядом с гербом Синклеров. — Он указал на щиты, когда она подняла сливочник, чтобы посмотреть поближе. — Где вы научились обращаться с серебряной чайной посудой?

— У бабушки-австрийки, — сказала она, поставив сливочник на поднос. — Не все янки варвары, знаете ли.

— Моей матушке ваши слова доставили бы удовольствие, — хмыкнул он. — Она американка и истинная янки — из хорошей семьи из Новой Англии. Тоже психиатр, кстати говоря.

— Да, вы говорили, что она врач. Она практикует здесь?

— Нет-нет, просто приехала на праздники. После смерти отца она вернулась в Штаты. У нее клиника в Нью-Гемпшире. Я немного учился в Штатах.

— Правда? Где?

За чаем разговор шел в основном о медицинском образовании, но Адама все больше интриговала прямодушная доктор Ксимена Локхарт. Когда через час она посмотрела на часы и объявила, что ей пора ехать, он был неподдельно огорчен, хотя боль в теле говорила ему, что пора отдохнуть.

— Это действительно было чудесно, доктор Синклер, приятная передышка от хаоса, в который превращается травматология в это время года.

— Тогда вам придется приехать снова, — сказал он, вставая. — И зовите меня Адам… пожалуйста.

Она насмешливо посмотрела на него, потом улыбнулась.

— С удовольствием — по обоим пунктам, — сказала она напрямик. — И хотя вы удрали от меня в самоволку, я с удовольствием останусь вашим лечащим врачом, по крайней мере до снятия швов. — Она указала на повязку у него на голове. — И кстати, я хотела заглянуть под повязку и посмотреть, как там заживает. Можно?

— Вы — доктор, — сказал он, садясь по ее знаку. Она осторожно приподняла бинт, чтобы заглянуть под повязку, и ему было приятно сознавать ее близость.

— Да, действительно, все хорошо заживает, — сказала она, снимая повязку. — Мама заботилась о вас?

Он усмехнулся, ибо хотя Филиппа осмотрела рану вскоре после его возвращения домой, ежедневная смена повязки была работой незаменимого Хэмфри.

— Удобно, когда в доме живет врач, — просто сказал он. Она сложила бинт и, улыбнувшись, бросила его на чайный поднос.

— Ну, между ее и моей работой, вам следовало быть готовым к тому, что швы отпадут еще через несколько дней. Теперь вы можете оставить это непокрытым. Почему бы мне не заскочить к вам за пару дней до Рождества и исполнить свои обязанности? Не можете же вы выглядеть на праздники, как доктор Франкенштейн.