Когда солнце оказалось у меня за спиной, я атаковал «Сикорского», переместившись на его левую сторону, целясь в закрытую пилотскую кабину, которая казалась самым уязвимым местом. С расстояния 300 метров мой наблюдатель открыл огонь. Цель было большой и ясно видной. Гигант продолжал следовать своим курсом, как будто нас не замечая. Он был относительно медленным, но затем довольно быстро начал набирать высоту, поскольку по нему открыли огонь наши зенитные батареи. Через несколько минут я приблизился на расстояние в 150 метров и смог понять, с большим удовлетворением, что во время первого столкновения мы попали в цель, поскольку крайний правый двигатель был поврежден. Пропеллер терял обороты и внезапно остановился. Теперь только три мотора обеспечивали тягу. «Сикорский» начал терять высоту.

Неожиданно, в середине верхнего крыла открылся люк, в нем появился пулеметчик и открыл по нам огонь. Тем временем, я приблизился на расстояние 100 метров и мой наблюдатель начал стрелять вперед. Я расположил самолет таки образом, чтобы наблюдатель мог вести огонь по главной кабине между крыльями. Мой самолет бросало из стороны в сторону сильной воздушной струей от его винта и мне несколько раз приходилось стабилизировать машину и держаться той же скорости, чтобы не обогнать его, потому что он мог затем атаковать меня сзади.

К этому времени я находился в 50 метрах в стороне и мог ясно видеть каждое движение членов экипажа. Стрелок исчез с верхнего крыла, неожиданно открылся другой люк в задней части кабины и в нас стали стрелять из двух или трех пулеметов. Пули с грохотом били о мой самолет, как будто кто-то сыпал горошины на крышку стола. Поскольку я дал полный газ и резко отошел в сторону и вверх от вражеского самолета, большая часть пуль прошла ниже моей машины. Я немедленно убрал газ и опять подошел ближе к вражескому самолету, так чтобы мой наблюдатель мог вновь открыть огонь, находясь немного сбоку и выше кабины.

Я повторил этот маневр три раза. Русский самолет сейчас находился в 6-10 км за нашими линиями и медленно терял высоту. Я начал надеяться, что я смогу заставить его совершить вынужденную посадку. Тем временем мы опустились до высоты 2500 метров. Неожиданно он начал разворачиваться влево, все еще ведя по мне огонь, вероятно пытаясь спланировать в безопасную зону за русским окопами. Я немедленно развернул мой самолет и мы атаковали его еще раз, стреляя в кабину. Я заметил, что самолет начал раскачиваться из стороны в сторону и затем неожиданно свалился в штопор. Когда вращение стало почти отвесным, внешняя часть верхнего крыла, на которой был нанесена эмблема русской военной авиации, отломилась и полетела вниз. Вероятно, мы повредили внешнюю часть главной стойки крыла, потому что когда мы позже нашли ее на земле, в ней было множество пулевых отверстий.

Я начал пикировать, следуя за вражеской машиной. Во время второго разворота мой двигатель остановился. Все мои попытки запустить его снова оказались бесполезными. Судя по выражению лица у моего наблюдателя, он не ожидал скорого приземления. Я спустился над летным полем, которое использовали наши самолеты — корректировщики артогня, и приземлился без затруднений. Во время спуска с высоты 2400 метров я имел возможность оглядеть мой самолет. Тем временем наши одноместные истребители оттеснили русский эскорт.

С обеих сторон наши крылья были изрешечены пулями, лопасть пропеллера была пробита дважды, бензин и масло лились на дно фюзеляжа. После посадки я насчитал семьдесят пулевых пробоин. Тем не менее, нас самих не задело. На одной пуле было, скорее всего, «написано мое имя» и я был бы ранен ею в живот, если бы она не застряла в стартере.

После приземления нас приветствовала группа ликовавших солдат, которые наблюдали за воздушным боем, продолжавшимся около десяти минут. Мы немедленно отправились посмотреть на обломки гигантского самолета, который упал в двух километрах от нас. Когда начался бой, русский экипаж не успел сбросить бомбы, некоторые из них разорвались в момент удара о землю, разорвав машину на части. Основные элементы конструкции самолета еще можно было распознать, но большая часть мелких деталей была уничтожена при катастрофе. Хвостовая секция лежала примерно в тридцати метрах в стороне от крыльев, от которых было сравнительно мало повреждено и имело в дину 21 шаг, так что общий размах крыльев должен был составлять 44–48 шагов. Фюзеляж был очень длинным и тонким, покрытым клееной фанерой. Нижняя часть кабины, также была сделана из фанеры, верхняя была остеклена. В верхнем крыле был люк, который позволял вести огонь с этой позиции, в кабине также были люки для пулеметов. Бортовое вооружение состояло из одного пулемета с водяным охлаждением и двух — с воздушным. Двигатели по два на каждой стороне, крепились на нижних крыльях, были, скорее всего, английского производства и имели мощность 220 л.с. каждый.

Все четыре члена экипажа были мертвы. Экипаж состоял из командира, артиллерийского капитана и первого лейтенанта из кавалерии, четвертое тело обгорело так сильно, что распознать его было нельзя. Экипаж, вероятно, был убит еще в воздухе, поскольку три офицера имели многочисленные раны в голову и грудь. Кабина была буквально изрешечена пулями. Согласно документам, найденным в обломках, гигантский самолет назывался «Илья Муромец», два этих самолета и истребительный эскорт образовывали бомбардировочную группу.

26 сентября экипаж был похоронен со всеми воинскими почестями на кладбище города Борун.

Место катастрофы — Богданов, восточнее Лиды.

Таким образом, попытка организовать вылет смешанной группы тяжелых и легких самолетов общей численностью шестнадцать машин закончилась неудачей. Причиной неудачи был недостаток подготовки и организации. Ценой, уплаченной за неудачу, был один Илья Муромец, один Моран, сбитый вражескими истребителями и еще два других потерянных самолета. В этом районе враг располагал только одним отрядом истребителей. После этого вылета запланированная демонстрация силы была отменена.

Среди всех шестнадцати самолетов только ИМ-Киевский смог выполнить поставленную перед ним задачу и разбомбил штаб дивизии. Общая неудача миссии не может быть отнесена за счет Муромцев или организационных недостатков ЭВК, хотя многие противники тяжелой авиации, конечно же, с ликованием возложили вину на Муромцев.

Неудача миссии, если говорить в общем, была следствием тактической незрелости, недостаточной подготовленности и чрезмерной импровизации. Эти черты характеризовали боевое применение Муромцев в начале войны.

Даже когда Муромцы были активны на всех фронтах — совершая боевые вылеты на Северном, Западном, и Юго-Западном фронтах, на базе в Пскове продолжались тренировки нового поколения летчиков для ЭВК. На Псковском аэродроме мы тщательно проверяли их годность для боевой работы и их командирский потенциал в военной авиации.

В то же самое время, Игорь Сикорский без отдыха совершенствовал конструкцию Муромцев. 6 сентября 1916 г. он поднялся в воздух на Муромце типа «Е». Это новое воздушное судно могло с легкостью достигнуть высоты 3100 метров с грузом 2457 кг. Кабина была более просторной, чем у ранних моделей Муромцев. Было изменено положение топливного бака и усилено бортовое вооружение. Лобовое стекло было сделано из небьющегося стекла и сконструировано таким образом, чтобы обеспечивать обзор не только вперед, но и вверх, вниз, и в стороны.

Новые авиационные двигатели для Ильи Муромца, тип «Е» были производства французской фирмы Рено. Мощность двигателей в этом варианте было увеличена до 740. В то время Русско-Балтийский завод не мог производить авиационные двигатели. Рено показали хорошие результаты, но из-за их веса, большого размера и уровня потребления топлива соотношение веса и мощности оказалось менее благоприятным. С двигателями Рено полезная нагрузка и дальность Муромцев сократилась. Один из таких оснащенных моторами Рено Муромцев был понят в воздух 8 мая 1916 г. штабс-капитаном Алехновичем, командиром ИМ-5. Алехнович вылетел из города Винница в Кишинев с грузом примерно в 3000 кг, в плохую погоду и против сильного ветра, со скоростью более 20 метра в секунду и на высоте 1000 метров.