Ни спорить, ни судиться давно не хочу… Но пороптать-то мне можно, хотя бы слегка? Так, знаете ли, из своего «прекрасного далека»… Забыть на минуточку детей и жену, Задрать свою интеллигентную морду на луну — И роптать, роптать без конца и без краю… Товарищи, братцы, – роптать желаю!.. …Живу я, можно сказать, никого не беспокоя, Никаких мыслей у меня против существующего строя, Наоборот, замечаю я, Что существующий строй мыслит против меня: Куда ни пойдешь – любой деятель Попрекает меня, что я мещанин-обыватель, Упрекают меня, что у меня канарейка на окошке, Что у меня кот и кошка, Что я-де не усваиваю нового быта, Что во мне вообще собака зарыта! Что я-де в мещанстве своем утопаю… Родные мои, – роптать желаю! И в качестве одной из иллюстраций:
…Вот ежели я, к примеру, иду вчера по Тверской Во время неурочной поливки мостовой И меня обливают с ног до головы Во имя благоустройства города Москвы, Так мещанство это или нет, я не знаю, Но только супротив пожарной кишки роптать желаю! При чем же здесь, извините за выражение, быт, Ежели я с ног до головы облит?… «Роптание» затрагивало самые различные вопросы, поскольку …Извозчики дорого просят, Наркомпросы не наркомпросят, Поэты такие стихи сочиняют, Что от них матерщиной за версту воняет; Детей не порют, за волосы не таскают, А просто бе£ут и совсем не рожают; Художники говорят: не важно, как рисовать, Лишь бы на картине фабричные трубы было видать… Фельетон был построен таким образом, что, говоря о тех или иных неполадках быта, обыватель адресовался непосредственно к самому «Всероссийскому старосте» – Михаилу Ивановичу Калинину: Прийду это я к Михаилу Ивановичу Калинину, Все свои жалобы «выниму», Так и так, мол, Всероссийский староста, — Выслушай меня, пожалуйста! В заключение обыватель говорил: Но не думайте, что это вам повредит, Если я, обыватель, на все эти штуки сердит. Ведь и я хочу, чтоб по-новому было, И у меня в душе «закрутил гаврило», Да так, что и раскрутить его теперь не сумею, У меня это с детства, может, от геморроя, Но в душе-то у меня теперь совершенно другое, Ведь если, Михаил Иванович, вам латынь знакома, Я же тоже какое ни на есть, но «сапиенс-хомо». Не держите на меня, на обывателя, обиду, Погодите, и я в люди выйду. Возлюбите меня, как и прочих всех, Михаил Иванович, отче наш, иже еси на небесех!.. В центре фельетона была весьма важная для того времени, значительная тема перевоспитания, перековки. Остальные темы фельетона касались качества продукции, за что боролись тогда яростно и беспощадно. Речь шла при этом не только о качестве производственной продукции, но и о борьбе за качество во всем, что было близко советским людям и что волновало их – в быту и отношениях людей, в литературе и искусстве. О том, как готовился тогда репертуар и как мной самим понималась в то время борьба за «качество продукции» применительно к своей профессии, я писал в автобиографической заметке «Смирнов-Сокольский о себе»: «Репертуар пишу сам. Было время – пользовался помощью других, особенно во времена «запарки». Отказался не потому, что это не нужно. Убедился, что присяжные поэты делать этого просто не умеют. Очевидно, стихи в репертуаре – дело десятое. Репертуар – это совершенно другая работа, требующая больше знания, чем поэтического вдохновения. Но дружба и знакомство с пишущей братией дает и дало невероятно много. Впрочем, это, кажется, называется – средой. Монолог или рассказ пишу месяцами, по пять, по десять строк в день. Читаю сразу без выучки, как закончу. Посему иногда поругивают за «несделанность» в смысле актерском. Однако считаю себя правым. «Что» – важнее, чем – «как». «Как» – приходит позднее». Борьбе за качество продукции был посвящен и написанный в том же 1926 году фельетон «Повесть о советском карандаше», встретивший активный общественный отклик. Фельетон был написан райком. Начинался он с признания: Конечно, человеку наивному и простому Уподобиться Льву Николаевичу Толстому Невозможно, хотя бы даже и в мелочах… Не стоит это доказывать в длинных речах, А достаточно среди белого божьего дня Посмотреть внимательно – ну, хотя бы, скажем, на меня И убедиться самим немедленно тоже, Что личность моя на Льва Толстого решительно непохожа. И, однако, у каждого из нас Бывает в жизни этакий незабываемый час, Когда хочется засунуть ручки свои за живот, Распушить седую бороду во весь перед И толстовскую фразу не завопить, а прямо-таки закричать: Дескать, братцы мои, товарищи, граждане, «Не могу молчать!» Это вот «Не могу молчать!» и проходило лейтмотивом через весь фельетон. …Захожу это в ГУМ – совершеннейшее терра-инкогнито — Позвольте мне, говорю, честное москвошвейное пальто. И только это было начал пальтишечко на себя надевать — Рукава вдруг начали сами по себе отставать, Суконце расползается на весь покрой, Ну, словом, вижу – не пальтишечко, а прямой Стандартстрой! Я это к заведующему: «Послушайте, говорю, любезный, Что ж это, действительно, продукт у вас такой бесполезный? Ведь это же не пальтишечко, а прямо пеленка какая-то детская!» А он мне в ответ: «Мало ли, говорит, что пеленка, зато советская. Носить его действительно могут немногие, Зато, говорит, не пальто, а сплошная идеология…» Как всегда, большое место в фельетоне уделялось искусству и литературе:
…Возьмите хотя бы наше литературное искусство, как таковое. Как это говорится, братья-писатели, в нашей судьбе что-то лежит роковое. И это роковое так крепко лежит, Что от него читатель, как черт от ладана, бежит. Потому за исключением очень немногих, Стоящих на правильной, нужной дороге, Остальные приговаривают: «Неважно, что, мол, я, писатель, в грамотности не спец, Зато у меня революционный конец, У меня, мол, слово «красный» повторяется тысячу раз в каждом томе». Братья-писатели, введите на слово «красный» режим экономии! Пора пересмотреть все это писательское нытье, А что это советское, так это еще не все. Ведь если в такое произведение, в самую его середку, Завернуть обыкновенную голландскую селедку, Так селедка мало что потеряет половину соли и смака, Она же начнет кусаться, как бешеная собака!.. |
