Вот Горький, Алексей Максимович, рассказывал, что на Каспийском море пароход один такой был. Сам по себе так – буксиришко пустяковый. «Шурой», кажется, назывался. Но пароходишко этот на все Каспийское море своим гудком славился: гудок у этой «Шуры» был – как у океанского дредноута. Как, бывало, реванет – на все Каспийское море слышно. Все говорят: «Шурка» гудит!..» Но только гудела эта «Шура» редко. Потому у нее все пары в этот гудок уходили. Как, бывало, реванет раз – сама уж потом останавливается и часа четыре стоит, пары набирает, чтобы дальше хоть на шаг двинуться…

Ну, я уж не говорю про нашего брата-разговорника, но многие писатели-профессионалы этот пароход удивительно напоминают. Так вот, выпустят иногда один роман – ничего вроде, подходяще – на все Каспийское море слышно… Но только потом – каюк. Иные по десять лет слова уже написать не могут. Стоят – пары набирают…

В деле нашем, оказывается, много значит – гудок по размеру пара иметь. А главное – свой гудок, не от другого парохода прицепленный. Гудеть же вообще – это каждому человеку до смерти хочется.

Верите ли, иногда ночью проснешься, аж в горле свербит. Вот так бы, кажется, и гуданул на весь мир – дескать гу-гу-гу, вот какой я человек есть! И так вот действительно иногда гуданешь, а сам себя послушаешь – смотришь, вместо гудка писк получается…

Классик Добролюбов, критик великий, газету свою сатирическую знаменитую мечтал в свое время «Гудком» назвать. Но по скромности воздержался, и газета его, как известно, «Свисток» называется.

Он понимал, что гудеть – это дело чрезвычайно ответственное. А у нас, мне кажется, не всем это ясно.

Я вот тут, знаете ли, по театрам прошелся. Пьесы новые посмотрел. Зашел в один – все правильно. Пьеса, смотрю, из нашего быта, шпион участвует, разоблачают его… Правильно, думаю, гудит автор. Тема о бдительности – важная тема. Не перестали и не перестанут засылать шпионов и диверсантов иностранные государства… Только я в другой театр, в третий, я в цирк, я в кино – смотрю, представления опять со шпионом… И главное, в буфете двое зрителей между собой такой разговор ведут: «Как вы думаете, – один другого спрашивает, – шпионом на этот раз сын или отец окажется?» А другой так деловито отвечает: «Да, думаю, говорит, что на этот раз – сын. У меня, знаете ли, на эти пьесы глаз наметанный. Раз в первом акте кто-то очень за Советскую власть говорит, а другой, наоборот, недовольство выказывает, так к концу третьего акта беспременно первый шпионом окажется, а второй самый что ни на есть герой будет. У них это завсегда, как в аптеке, по рецепту – без ошибки работают… Меня один только раз в оперетке обманули – наоборот сделали… А то завсегда одинаково…»

Я, конечно, вижу – человек опытный, – к нему с вопросом:

– Скажите, говорю, неужто в оперетте тоже сюжет такого же плана?

– А как же, говорит, беспременно…

– Вот, говорю, удивительно…

– Да чему же вы удивляетесь?… Что, по-вашему, оперетта современной быть не имеет права?

– Да нет, помилуйте, отвечаю, наоборот, можно сказать, обязана… Но только само по себе искусство оно такое веселое… Всегда там про любовь больше… Труля-ля разные – так это у них мило всегда выходило…

– Эка, говорит, хватились – про любовь! То есть, конечно, там и сейчас про любовь, но только, значит, примадонна влюбляется в героя, герой, значит, с ней два акта танцует – ну а в третьем беспременно он шпионом оказывается и она его на заставу отводит… Все ясно! В каждом театре теперь свой «шпион». Пьеса-то ведь везде одна идет, только называется по-разному… И зрителям большое облегчение получается. Ни о чем думать не надо. Занавес открылся – все ясно. Сразу можно идти в буфет пиво пробовать.

– Так-с, говорю, действительно. Удобство огромное. Только все это очень мне, знаете ли, гудок на Каспийском море напоминает…

– Что-о? – спрашивает. – Вы это про какой гудок?…

– Да нет, так, – говорю. – Это я про пары, собственно…

А он так к своему партнеру поворачивается и говорит:

– Вот ежели бы мне такого человека в театре показали, я бы дальше пьесу смотреть не стал… В пьесе такие персонажи еще до начала спектакля в шпионах ходят…

Я от них, знаете ли, сразу домой прыснул. Что такое, думаю, с театрами делается? Позвоню, думаю, поэту какому-нибудь. Поэты-то уж наверное гудят правильно!

Звякнул одному.

– Интересуюсь, говорю, Петруша, что робишь, о чем гудишь, любопытствую?…

– Песни, говорит, делаю!

– Правильно, говорю, Петя! Песня – вещь нужная. Добегай до меня, спой, а то на сердце у меня разнобой какие-то…

Ну, Петя добегает до меня. Я говорю:

– Гудани последнее, успокой душу…

Ну, Петя и гуданул:

– Песня, говорит, моя называется «Некрасивые глаза». Содержание такое: три парня однажды заспорили, у чьей девушки глаза лучше…

– Здорово, говорю, Петя, завинчено… Пора, пора про девушек написать. А то у меня впечатление такое, что у нас и девушек не осталось…

– Так вот, – продолжает Петя. – Один парень говорит: «У моей девушки глаза черные, как ночь, бархатные, как небо, звезды в них как цветы огневые…»

– Здорово, говорю, Петя! Про звезды правильно. Дальше дуй!

– Дальше, – продолжает Петя, – второй парень про свою девушку говорит: «У моей – глаза голубые, как море, ласковость в них как паруса кораблей, уходящих, как чайки…»

(Не помню, одним словом, что он там ей в глаза понапихал, но только до того здорово, аж за сердце дергает. «Правильно, кричу, Петя! Талантище ты у меня – угадал, что нужно! Дальше дуй!»). Петя и дунул:

– Третий парень, говорит, у меня, конечно, не то что эти два, а более сознательный: «Моей девушки глаза не как ночь и не как море, а простые, обыкновенные, некрасивые…»

(Я, знаете ли, так и притулился: «Ну, ну, говорю, Петя…»)

А Петя так торжественно резюмирует:

– Но она этими некрасивыми глазами подсмотрела шпиона на границе, а потому – да здравствуют девушки с некрасивыми глазами!..

У меня, знаете ли, кровь в голову кинулась.

– Петя, кричу, за что ж ты девушек обижаешь?… Парень-то у тебя третий – не сознательный, а дурак набитый! Он же всю твою идею в любую минуту с глаз на ноги переведет…

– Это как еще, – Петя спрашивает, – на ноги?…

– Да так, – говорю. – Вот тоже три парня заспорили, у чьей девушки ноги лучше. Один говорит: «У моей стройные, как стебель лилии». Другой: «У моей как ноги горной газели – быстрые, красивые, ловкие». Ну а третий (тоже, как у тебя, «сознательный») говорит: «У моей девушки ноги как столбы телеграфные, толстые, с мозолями, отворотясь не насмотришься, но она ими дотопала диверсанта до границы, а потому да здравствуют девушки, у которых на ногах мозоли имеются!..» Так как ты, Петя, на это реагировать будешь? А?

И Петя на меня тут совсем разобиделся…

– Вы что ж, кричит, размагничиванием намерены заниматься?… По-вашему, тема о шпионаже кончилась?…

– Нет, говорю, Петя, не кончилась! Но спекулировать этой темой никому позволить никак невозможно. До того, Петя, доперли, что и в балете девушки с голыми ногами сначала разные фуэте делают, а потом к ним на сцену с бородой диверсант выбегает, они его тут же разоблачают и, пританцовывая, на заставу ведут. После таких номеров пограничникам в глаза глядеть совестно! Они огромное дело делают, жизнь свою в заслон Родины ставят, а мы им про это трутатушки показываем… Надо гудеть о бдительности, Петя, но гудок по размеру пара иметь… Да и почему только о бдительности? Вы же инженеры человеческих душ, прах вас побери совсем! А душу-то видеть надо! Молодежь растет. Вы им ни в одной книге о том, что, например, в гостях в занавески сморкаться не следует, – ни разу не написали. Хоть бы одну песню о том, что в трамвае женщине место уступить надо, – с музыкой или без музыки бы сделали! Что ж им, самим догадываться необходимо? А ведь кто догадывается, а кто нет. В парке культуры и отдыха в выходной день иногда по темной аллее без пулемета пройти страшно.