К сожалению, зачеркивать можно только мысленно и только мысленно можно начать все сначала. Мы редко отдаем себе отчет в том, какая бесповоротность заключается в каждом нашем поступке, движении, слове. Ничто однажды сделанное или произнесенное не вернешь назад. И мы лишь тешим себя, говоря, что можно что-то исправить. Исправить — не значит сделать так, будто этого и не было вовсе.

Ну, а как быть с тем единственным, что ты оставляешь незачеркнутым? — иногда спрашиваю я себя в одинокие ночи. — Ведь это тоже своего рода тихое помешательство? Груда воспоминаний у тебя в голове, коллекция человеческих судеб, горы рукописей, разве это — не тихое помешательство? Погружаешься в заботы одних людей, чтобы пересказать их другим людям. Точно курьер, снуешь взад-вперед между литературным героем и читателем. Ну и что?

А ничего. Что еще остается нам, людям? Только делиться друг с другом своими заботами, поскольку это единственное, чем мы располагаем. Но возможно, что пока мы вот так делимся, передаем из рук в руки, они мало-помалу сглаживаются — подобно тому, как острые обломки скалы, после того как вода долго носила их и крутила, превращаются в гладкие, обкатанные камешки, на которые не страшно ступить даже босиком.

Да, заботы — это главное наше достояние. Но с ними связаны и горькие уроки, и робкие надежды, и радость преодоления. И мы шагаем вперед длинной чередою, бесконечным караваном по суровой земле и под хмурыми небесами, неся в сердце лазурь грядущих времен — нашей заветной цели. Шагаем, указывая друг другу дорогу, подбадривая один другого, а иногда и ругая. Но продолжаем идти вместе, потому что в том, чтобы быть вместе, — единственное наше спасение.

Тянется бесконечный караван в трудном походе из тьмы прошлого к лазури будущего. Нет конца каравану, и куда в точности движешься ты сам — это вопрос чисто суетный, важно двигаться и помогать тем, кто с тобой рядом, а не хныкать, не быть обузой другим. А чем иным можешь ты помочь людям, кроме рассказа, ведь благодаря ему путь покажется короче — рассказа о тьме минувшего, о тяготах настоящего или о той земле всеобщего счастья, что простирается где-то там, за голубыми хребтами горизонта, где ты уже не раз побывал, пусть только во сне.

И поскольку речь зашла о сне, я чувствую, что пора мне подумать и об этом, а то, пожалуй, упущу шанс поехать, а быть может, и приехать в тот незнакомый белый город.

В сущности, мы вечно едем куда-то — не только во сне, но и наяву. И от нас зависит, будет ли это поездкой по избитому, всем знакомому маршруту или она раскроет перед нами что-то дотоле неведомое.

Я нащупал эту истину еще в молодые годы, когда, отказавшись от соблазнительного путешествия — пусть только в мечтах — засел писать свое «Путешествие в будни». Но нащупать что-то и извлечь из этого урок — вещи разные.

Говорят, что любой отъезд — это немножечко смерть. Или рождение — могли бы мы добавить. Все зависит от того, куда уезжаешь и зачем. Раннее утро — которое я обыкновенно просыпаю — распахивает перед нами двери для путешествия в новый день, целый день, в котором так много всего — надо лишь иметь глаза, чтобы видеть, желание обдумать увиденное и волю прожить этот день чуть иначе, чем вчерашний. Потому что мы зачастую живем так, будто наши дни размножены под копирку, будто это просто различные копии одного и того же формуляра, а потом дивимся тому, что нам скучно, и, конечно же, ищем причину в чем угодно, только не в себе.

Итак, мне предстоит путешествие еще в один день, и я распахиваю окно, чтобы выпустить табачный дым и впустить в комнату ночь. На улице неправдоподобная тишина — уже смолк последний магнитофон. На улице неправдоподобно темно — ведь скоро рассвет. Я вдыхаю полной грудью прохладный воздух и вглядываюсь во тьму, ожидая, чтобы развеялся дым и рассеялись мысли, потому что, когда голова гудит от мыслей, лучше не ложиться — сон все равно не придет.

В узком проходе между домами напротив горит уличный фонарь. Яркий сноп света среди мрака ночи невольно приковывает к себе взгляд. В этот час, в этой тьме и тиши все кажется странным, рубеж между минувшим и настоящим бесследно исчезает, все сливается в бесконечный миг неподвижности.

И когда ты вглядываешься в яркий столб света, там вдруг вырастает высокая фигура забытого человека из твоего детства, трепетного, белого, как пламя костра, человека со смуглым лицом, освещенным большими, задумчивыми глазами.

Ты боишься заглянуть в эти глаза. Боишься, но говоришь себе: «Не бойся, они могут быть и ласковыми». Да, могут, когда тебе десять лет и единственный грех на твоей совести — все еще не начатое сочинение на тему «Как я провел летние каникулы». Но каникулы давно канули в вечность, и те, и десятки других, и тема теперь иная: «Как я прожил свою жизнь».

Вот потому-то и страшно тебе заглянуть в эти глаза. Когда-то, мальчишкой, ты боялся темноты. А сейчас пришла пора бояться света. И светлого взгляда, от которого ты хочешь укрыться, а укрыться нельзя, ибо он — в тебе самом. «Сам на себя смотришь и сам себя судишь», — сказал когда-то мой отец.

Ты примиренно поднимаешь глаза. Напротив, между домами, светится холодный ореол уличного фонаря. «Ничего нет, — говоришь ты себе, — только немного ночной тьмы и электричества».

Но в груди у тебя сохранился отблеск того далекого взгляда, пусть даже в нем — укор, пусть он — всего лишь крохотная искорка, которая все еще мерцает в тебе, чтобы высветить темные бездны в тебе самом.

Библиотека болгарской литературы

Перевод с болгарского

М. Тарасовой и М. Михелевич

Москва "Художественная литература" 1980