Разоружение дало немедленные результаты. Эсминцы, авианосцы и линкор наконец-то показали облепленные водорослями и ракушками ватерлинии, безнадежно упрятанные ранее в океанской толще, и закачались, словно поплавки. Механик и еще несколько пацифистов радостно потирали руки. Главного Артиллериста на всякий случай заперли в его каюте. По предложению все того же Механика, на дверь каюты повесили поистине амбарный замок. Справедливости ради стоит заметить – это была далеко не лишняя предосторожность.

Взрыв энтузиазма по поводу гениальности вождя прогремел повсеместно. Никто, даже Главврач, не мог понять, что случилось, но после того, как последняя бомба мирно пустила пузыри, а неудавшиеся революционеры были поголовно амнистированы, обожание Властителя приобрело черты чуть ли не массового помешательства. Эпитетами типа «мудрейший из мудрых» было не удивить редакторов. Корабельная печать его превозносила. Молва славословила. Складывались легенды. Возникло поверие, согласно которому мостик, где находится Божественный, по ночам начинает светиться каким-то особым сиянием, похожим на огни Святого Эльма. Главный корабельный философ не имел ничего против той новости, что больным достаточно увидеть Божественного – и начисто излечиваются не только мигрень и запоры, но и геморроидальная лихорадка. Частенько возле фок-мачты линкора стали собираться толпы калек в отчаянной надежде разглядеть Целителя. Стража, научившаяся виртуозно работать дубинками, как правило, гоняла страждущих. Но на этом и останавливалась. Первый флаг-капитан со всей своей братией слонялись без дела – увы, теперь им совершенно не надо было доказывать батогами и розгами простую истину, которую все и так прекрасно усвоили. Да и кто, находясь в здравой памяти и в добром рассудке, не славил теперь Мудрейшего?

Наконец наступил тот великий час, о котором торжественно раструбили по всем кораблям. Подопытная обезьяна благополучно разрешилась от бремени. Детеныш ее в специальной капсуле был уже доставлен на мостик. Корыта опоясались праздничными флажками, и матросы, больше смахивающие на подельщиков Джека Воробья (беднота донашивала обноски, хотя уже заработала первая фабрика по пошиву обмундирования), проорали троекратное феерическое «ура» Отцу моряков.

*

Впервые Юпитер снизошел до смертных, спустившись к ним на палубу! Ах как оглушительно салютовала Армада его появлению специально оставленными для подобных случаев холостыми зарядами. Какой звон стоял в ушах простых оборванцев, когда мимо них торжественно проходили ряды морпехов-волынщиков. За гвардейским караулом следовали императорские барабанщики, за барабанщиками – знаменитый оркестр, гремевший на всю ивановскую литаврами и усердно наяривающий новый гимн «Нам радость явили Небеса». Священники следовали за оркестром. Лама сверкал и сиял подобно солнцу. Он уже прославился сочинением собственной притчи о мудром слоне и глупом тигре, в которой под слоном вывел того, кого именовал теперь с постоянным почтением самим Майтрейей. («Ай да ловок лама!» – воскликнул на это пьяный по такому случаю Главный механик.) За священниками выступали статс-дамы, научившиеся танцевать и грациозно кланяться. (Купирование хвостов давно уже превратилось в рутину. Виртуозы пластической хирургии создавали для двора настоящих красавиц.) Затем по натертой до упомрачительного блеска палубе простучали своими башмаками и жезлами церемониймейстеры, гусиным шагом прошлась личная охрана Божественного, проследовали Командир корпуса морской пехоты и Первый флаг-капитан – несколько пошатнувшееся в своих позициях, но все еще всемогущее «око государево». И уже после шляхты и верного мамелюка выступал Единственный, с единственной серебряной шпорой на правом сапожке. Отзвучали гимны, поутих животный рев личного состава, бескозырки и фуражки вновь оказались в руках бросавших – и всеобщий молебен начался. Старались попы и ксендзы, не отставал от них мулла, раввин, кажется, перекричал всех – за его спиной во время эмоционального выступления скрипка попросту изошлась на визг.

Дискуссия между сторонниками и противниками деторождения превращалась в простую формальность, однако Божественный не торопился. Круг избранных вновь поднялся на мостик. К позолоченному старикану придвинули плетеное кресло. Главврач, благоразумно не вмешиваясь в суть проблемы, потирал руки – его новое снадобье от подагры оказалось весьма эффективным средством. Божественность блаженно щурилась после приступа, столь быстро излеченного, и позволила себе надеть сапожки, а не широкие «вьетнамки», как частенько бывало ранее.

Идейные противники кровосмешения не на шутку волновались, но держались молодцами. Уже знакомый всем анестезиолог выступил вперед.

– Я бесконечно готов повторять лишь одно, ваша Божественность, – решился высказать резкое мнение лидер маленькой, но весьма воинственной партии. – Я достаточно стар и ничего не боюсь, – оговорился он на всякий случай. (Первый флаг-капитан застонал от бессилия, оглядываясь на патрона, но Его Божественность на эти слова лишь царственно отмахнулся.) – Только представьте себе стаи недоразвитых, угрюмых и жестоких тварей, у которых невесть что на уме. Они заполонят корабли, но, увы, окажутся совершенно неспособными к управлению. Не сомневаюсь, мы произведем выродков, годных лишь на то, чтобы, как и их мамаши, лазать по реям и забираться в каждый открытый люк. Мы намучаемся с этими стадами и обречем себя на смерть в окружении недоразвитых отпрысков. А может, случится ужасное – нам просто-напросто не дадут умереть собственной смертью! И пусть вас не обманывает облик человеческий, приданный этим химерам всякими экспериментаторами! – Врач кивнул на новорожденного человекообезьяненка, который ворочался и похрюкивал в своей титановой колыбельке.

В отсеках и на палубах сделалось настолько тихо, что во всех динамиках раздался вдруг совершенно посторонний шепот: «Вам не бывает грустно от Моцарта, друг мой?» – «О да, двадцать третий концерт для фортепьяно с оркестром!..»

Интеллектуалы вмиг осознали, что их слушают, и заткнулись. Дискуссия продолжилась.

– Я вижу другое, Божественный! – тревожно заторопился оппонент-генетик. – Я вижу совсем иное развитие событий – страшное, неминуемое, бесповоротное. Я вижу саму старость, нашу отвратительную дряхлую старость. Вот мы решили вопрос с обезьянами, мы послушались сумасшедших, мы вооружились крючьями и ножами мясников и затеяли аборты, наконец, поголовно стерилизовали несчастных – и что же, господа? Что? Я представляю, как неизбежное одряхление обезобразит наши черты. Еще тридцать, сорок лет скитаний в водной пустыне, и вот уже согбенные старцы будут бродить по отсекам, натыкаясь друг на друга, – и не останется молодости даже у юнг-барабанщиков! Рули будут выпадать из наших рук. Подобно капитану Немо встретим мы свой конец. И волны будут перекатываться через пустые палубы, и дверцы башен и рубок одиноко будут скрипеть в пустоте. Один за другим уйдем мы в небытие, и некому будет провожать нас! Но самое страшное случится с последними. Какой ужас, какое отчаяние охватит их, не имеющих будущего!.. Ваша Божественность! Господь сотворил этот мир, теперь вы на месте Господа. Уверен, что сама природа благословит вас на продолжение рода! Кроме всего прочего, я уже не раз повторял невеждам, что мозг новорожденного, разумеется названного нами Адамом, нисколько не меньше мозга человеческого детеныша. Мы досконально обследовали младенца – никакого намека на обезьянность! Напротив, он весьма развит для своего возраста. Впрочем, вы сами можете убедиться в этом! – торжествующе завершил начальник флагманской лаборатории.

Всей Армаде мгновенно стало ясно – сейчас произойдет самое значительное в их оборванной и лихой жизни событие.

– Мессир! Вы принимаете поистине судьбоносное решение для целой Вселенной! – торопливо прошептал Главврач, когда его подозвали щелчком адмиральских пальцев. – Произойдет сотворение нового мира, недаром мы остановились, как уверяет Штурман, как раз над Месопотамией – там, где и был Сад Эдемский. Не символично ли подобное совпадение? Поглядите на эту прелесть! – кивнул он в сторону начинающего уже хныкать младенца. – Ему, крошечному Адаму, суждено, в случае положительного ответа, открыть новый род человеческий!