И так далее. Причем безотносительно — идет ли речь о южных этносах или же о северных. Еще в начале нынешнего века из российских газет можно было почерпнуть, к примеру, следующие сведения:
«Из всех учений христианства учение о целомудрии и браке оказало всего менее влияния на жизненные привычки крещеных самоедов, тунгусов и проч. Из Яркина в северной Сибири один наблюдатель сообщает: „Чувство стыдливости здесь, по-видимому, совершенно отсутствует. Все отправления человеческого организма совершаются публично. Того, кто не привык у такому образу жизни, все, что он должен здесь видеть и слышать, настолько унижает и оскорбляет в собственных глазах, что он готов презирать себя и весь мир. Это отсутствие стыдливости еще более поддерживается тесным сожительством женатых и холостых. Половая зрелость, по-видимому, наступает здесь раньше, чем где бы то ни было“. Гостеприимство заключает в себе, между прочим, и обмен женами».
Выше приведены факты, которые касаются обычаев соблюдавшихся еще сравнительно недавно. Тем более это касается более отдаленного прошлого. Вот что бесстрастно сообщает уже упомянутый хронист Гарсиласо де ла Вега в своей знаменитой «Истории государства инков»:
«В остальных обычаях, таких как брак и сожительство, индейцы того язычества были не лучше, чем в одежде и в еде, потому что многие племена соединялись для сожительства, словно звери, как им доводилось встретиться, не зная, что такое собственная жена; а другие женились по своей прихоти, не считаясь с тем, что это были их сестры, дочери и даже матери. У других народов соблюдалось исключение только лишь в отношении матерей; в других провинциях считалось дозволенным и даже достойным похвалы, если девушки вели себя как можно более безнравственно и беспутно, и для самых распущенных из них замужество было больше всего гарантировано, так как среди них они наиболее высоко ценились; по крайней мере девушки такого поведения считались заботливыми, а о честных девушках говорили, что их никто не хотел из-за их слабости. В других провинциях были противоположные обычаи, ибо матери охраняли там дочерей с огромной тщательностью, а когда решался вопрос об их замужестве, их выводили и на виду у всех и в присутствии родственников, которые нашли суженого, своими собственными руками лишали их целомудрия, предъявляя всем доказательство их хорошего поведения. В других провинциях девственницу, которая должна была выходить замуж, лишали целомудрия самые близкие родственники жениха и его самые большие друзья, и при этом условии заключался брак, и такой ее получал затем муж».
Казалось бы, русский народ, живший под жестким контролем клира по патриархальным и чуть ли не по домостроевским традициям, чаша сия миновала. Как бы не так! В конце прошлого — начале нынешнего века в Ярославле вышли четыре тома документов, озаглавленные «Обычное право. Материалы для библиографии обычного права». Их составитель — русский юрист и этнограф Евгений Иванович Якушкин (сын известного декабриста) (1826–1905). В увесистых томах собраны и систематизированы выдержки из провинциальной периодики за несколько десятилетий. Факты (и ничего, кроме фактов!), которые здесь приводятся могут поколебать какие угодно идеализированные представления о национальных обычаях. В частности это относится и к множеству неоспоримых свидетельств о полной свободе сексуальных — в том числе добрачных — отношений, зафиксированных по всей России и, в частности, на Севере, например, в Пинежском уезде Архангельской губернии или в Енисейской губернии в Сибири.
Документы бесстрастно свидетельствуют о том что в Томской губернии крестьяне-переселенцы, как и инородцы, совершенно свободно смотрят на нарушение целомудрия: «Несмотря на ближайшее родство, любовные связи брата с сестрой, отца с дочерью и т. п. считаются дозволенными и называются „просто птичьим грехом“ по уподоблению птицам, вышедшим из одного гнезда». Далее следует множество других подобных и подробных фактов, сообщаемых провинциальными корреспондентами: например, об эпизодах так называемого «свального греха», о подчеркнутой и демонстративно афишируемой свободе добрачных сексуальных отношениях у казацкой молодежи, о деревенской проституции в Калужской губернии, а также о «гостеприимном гетеризме», когда хозяин уступает гостю на ночь жену для любовных утех. И т. д., и т. п. — чуть ли не целый том.
* * *
В эпоху матриархата свободные и беспорядочные сексуальные отношения между полами были господствующими и повседневными (а не только во время празднеств). Постепенно добрачный промискуитет сошел на нет, сохранившись только во время ритуальных действ и празднеств, в том числе и в европейской сексуальной культуре (знаменитые дионисии, сатурналии и вакханалии). Церковь беспощадно преследовала и карала любые рецидивы языческих традиций. Однако земледельческая обрядность — слишком серьезная вещь, чтобы просто так исчезнуть. До недавнего времени хоть редко, но все же фиксировались этнографами обычаи, уходящие в глубь веков и тысячелетий, связанные с сопряжением архаичных верований и земледельческой практики. У славян практиковался выход, бегание и катание обнаженных женщин на вспаханном поле с целью передачи ему женской плодоносной энергии. Считалось также полезным для обеспечения гарантированного и обильного урожая соитие мужа и жены прямо на вспаханном поле перед началом сева.
Последняя традиция, судя по всему, уводит к самой заре земледелия, получившей отражение в древнегреческом мифе о Богине плодородия Деметре. На свадьбе Кадма — легендарного основателя Фив — Деметра не устояла перед красотой другого земледельческого Божества — Иасиона (раньше писалось — Ясион, что более правильно, так как лучше отражает общеиндоевропейский корень «яс» — тот же самый что и в русских словах «ясный», «ясень» и др). Деметра, не стесняясь, увела избранника из-за свадебного стола прямо в ночь, и в порыве неописуемой страсти они предались любви на трижды вспаханном поле. И хотя Зевс, увидев перепачканную рубаху сестры, в наказание за бесчестие тотчас же поразил Иасиона молнией, магический обряд соития с женщиной на еще незасеянном поле сделался повсеместно распространенным.
Эти и другие обряды восходят к седой арийской древности, когда земледелие только зарождалось и было немыслимо без магических действий, а человек не отделял себя от жизнетворящей и плодоносящей природы. В лапидарной форме данная истина высказана в Коране: «Ваши женщины для вас как поля». В одном из самых архаичных и почитаемых ведийских памятников «Законы Ману» (глава IX) та же мысль раскрыта более обстоятельно:
«33. Женщина считается воплощением поля, мужчина считается воплощением семени; рождение всех одаренных телом существ [происходит] от соединения поля и семени. <…>
37. Эта земля считается вечной утробой живых существ, но семя не сохраняет в развитии никаких качеств утробы».
Сходные представления были присущи практически всем народам земли. Приведем в качестве иллюстрации свидетельство, касающееся обычаев бытовавших в Новом Свете (его приводит в одной из своих работ Мирча Элиаде). Американо-индейский пророк Смохалла, из племени уматилла, отказался пахать землю.
«Грех, — сказал он, — рубить или резать, рвать и царапать нашу общую мать, занимаясь земледелием», — и добавил: «Вы говорите мне копать землю? Я что, должен взять нож и вонзить его в грудь моей матери? Но тогда, после того, как я умру, она не примет меня снова к себе. Выговорите мне копать и выбрасывать камни. Что же, я должен увечить ее плоть, чтобы стали видны кости? Тогда я больше никогда не смогу войти в ее тело и родиться вновь. Вы говорите мне косить траву и жать хлеба, чтобы стать богатым, как белый человек. Но как я могу осмелиться резать волосы своей матери?»
Названные и им подобные верования связаны напрямую с древнейшим народным космогоническим мировоззрением. По убеждениям предков и прапредков многих народов, космогония вообще сродни эмбриогонии, поэтому каждый человек носит в себе подсознательные сведения о собственной эмбриональной жизни, появлении на свет в процессе родов, а космогонический миф дает людям возможность косвенным образом снова пережить — через макроскопическую проекцию — свое прошлое внутриутробное состояние и соответствующие ощущения.
