Вчера Давид вернулся с тюленем, единственным убитым в этот день. Жир две кроны двадцать эре.

Вчера вечером — шнапс, виски, пиво и танцы; были Рудольф и Маргрета, Хендрик и Софья, Катрина, Абрахам и Луиза, Йонас и Элизабет.

Маргрета сообщает, что Анина видела три большие тюленьи шкуры, которые Элизабет готовит для меня, и позавидовала мне. Элизабет выделывает их гораздо лучше, чем Багита для Анины, и это Анину очень сердит.

Дитлир, поймав трех тюленей, уплатил мне одну шкуру в счет долга. Сегодня явился посланный и потребовал плату за шкуру. Я выплатил половину. Саламина узнала, что Дитлира нет, он на охоте. Вероятно, он не знает об этом требовании.

16 февраля. Мало-помалу я составил себе словарь. Трудно построить его из тех немногих слов, какие Саламина и я употребляем между собой. Совершенный словарь должен служить ключом к языку, без расчета на то, что читатель знает этот или какой-либо другой язык или даже алфавит. Он должен начинаться алфавитом и давать определения или описания звуков при помощи картинок, изображающих рот в разрезе, а затем переходить к комбинациям этих звуков, показывая на схемах, как изменяется рот при произношении гласных или же при переходе от согласных к гласным. Установив дальше значения букв — символов звуков, словарь с помощью рисунков может дать значения группы основных слов. Это составит вводную часть словаря, начальный учебник. И он будет походить на существующие начальные учебники, за исключением того, что при каждом новом выводе или определении будет строго логически опираться на уже ранее установленное.

Легче всего дать определение существительным. Прилагательные будут потруднее, наречия еще более трудны, предлоги же и союзы заведут в тупик. Но надо искать тот минимум существенно важных слов, с помощью которых можно в конце концов дать определение нового слова. Тогда уж все начнет проясняться, и вскоре мы сможем располагать такой оснасткой из понятных слов, что не только сумеем дать точные определения новым, но и полностью уточним начальные, более грубые определения, данные в виде рисунков.

Такой словарь эскимосского языка мне бы следовало иметь; и таким методом, за отсутствием словаря, я сейчас выучиваю одно слово за другим. Если мне нужно существительное, я рисую этот предмет и сейчас же получаю ответ. Но сегодня я трудился полчаса, чтобы узнать местоимения. Мне стало казаться, что говорить "Кинте холодно" или, обращаясь к Саламине, "Саламина голодна?" — значит говорить как-то по-детски. Я решил поучиться.

— Кто это? — спросил я и показал на себя.

— Кинте, — ответила Саламина.

— Нет, — возразил я, — Саламина не понимает. Кинте хочет сказать, — я показал на себя, — "любит Саламину".

— Аюнгилак, — ответила Саламина с энтузиазмом.

— Нет, — кричу я, начиная раздражаться, — Кинте говорит: "Кинте любит Саламину" — плохо.

— Нет, нет, — возражает Саламина с обиженным видом. — Это хорошо. Разве Кинте не любит Саламину?

Трудность состояла в том, что при каждом подобном примере разговорной речи, и особенно тогда, когда под влиянием воспоминаний об изучении латыни я выбирал глагол «любить», Саламина моментально отклонялась в сторону. Не знаю, как это получилось, но наконец Саламина написала на бумаге уванга (я). За этим быстро последовали эвдлит (он или она) и эливсе (они). Пользуясь этим началом, я получил дюжину слов, необходимость в которых стал чувствовать. Среди них: игнасак — вчера; унингавок — остается; утерпок до; каунгок — приносит и аюнгинек — лучше всего — слово, которое я раньше тщетно пытался узнать.

Прекрасный, ясный день, умеренно холодный. Солнце приближается. Сейчас оно всего в нескольких сотнях ярдов от берега. Почта еще не прибыла. Может быть, будет сегодня.

17 февраля. (…) Если бы неравенство рас было доказано (а оно не доказано) и было бы доказано, что гренландцы стоят ниже европейцев — потому ли, что они еще состоят преимущественно из эскимосов, или потому, что они смешанная раса, — то можно было бы считать нынешние тенденции западной цивилизации не влияющими на ход общественного развития в Гренландии. Но такое неравенство не доказано и так считать нельзя. Гренландский народ, усыновленный благожелательной Данией, стал членом европейской семьи. В этой семье гренландцы — дети, и их подготовка к будущему самоуправлению находится в руках датчан. Жаль, что в то время как капитализм разваливается и новый общественный порядок стремится стать будущим Европы и Америки, гренландский народ не готовят к естественному участию в этом будущем, подлинно новом порядке.

Уже сейчас видно, что развитие Гренландии основано на торговле и эксплуатации. Датские чиновники — главным образом торговцы, и как представители правительства, и в частном порядке. Они не охотники и не рабочие, они — «богатые». Управляющие поселков — бестиреры из гренландцев тоже торговцы. Жалованье им выплачивается из прибылей от покупки и продажи, и они занимаются торговлей на свой риск. Большинство торговцев (может быть, даже все) и бульшая часть служащих администрации имеют собак, лодки, сети, рыболовные снасти, ружья, и все это дается в пользование охотникам по соглашениям об участии в прибылях. Конечно, это эксплуатация. Представители народа или служащие — гренландцы, у которых есть моторные лодки и они имеют возможность разъезжать, спекулируют продукцией народного промысла. Заседающие в Готхобе депутаты от крайнего юга Гренландии в ландсрод покупают на юге тюленьи шкуры по низким ценам и реализуют их в Готхобе с большой прибылью. Гренландцы, путешествующие в районе Уманака, покупают тюленьи шкуры и продают их с прибылью на юге в Якобсхавне. В Гренландии сейчас формируются общественные классы, и принадлежность к ним закрепляется наследственно.

Неравенство возможностей уже возникло здесь, так как различные возможности появляются вместе с обучением, а обучение начинается в домашней среде. Зачастую колонии — это просто малопроизводящие торговые центры. И все же житель далекого поселка уже оказывается немножко провинциальным. Его культурные средства определенно более скудны.

Постепенно, но неуклонное становление в Гренландии привилегированного класса торговцев происходит в то самое время, когда Европа и Америка начинают понимать, что обществу лучше обходиться без него. И может случиться, что в тот момент, когда новый порядок везде установит свое господство, гренландские «купцы» будут занимать положение, из которого датский социализм, исполняя свой долг, вынужден будет изгонять их ценой больших неприятностей и трений. Охотник — вот кто сейчас становой хребет (и должен им оставаться) того скромного развития, какого эта маленькая страна может когда-либо достигнуть. Датское правительство обязано считать своей первой задачей поддержание главной роли гренландского охотника в обществе, его культуры и общего благосостояния.

18 февраля. Вчера пришлось сделать выговор Тобиасу за неумеренное расходование тюленьего сала для наживления крючков на акулу и запретить ему брать сало из кладовой без ведома Саламины. Я сказал ему, что видел в их доме амюзеты (это маленькие рыбешки вроде корюшки), в то время как мне казалось, что они есть только у меня. Но Тобиас утверждал, что эту рыбу его отец поймал прошлым летом. Странное дело. Недавно Тобиас заявил, что у них в доме нечего есть, и мы дали ему еды. И вот сегодня нас пригласили к ним в дом пить кофе. Визит был устроен в связи с вопросом об амюзетах. Дукаяк объяснил мне, что амюзеты его собственные и их у него на чердаке много. Но если чердак полон рыбы, как же тогда в доме нечего есть?

Сегодня заходил Кнуд. Он пытался рассказать Саламине, будто случайно услышал, что Тобиас говорил родителям, что Саламина жадная и нехорошая, но Саламина оборвала этот разговор — она вышла из комнаты.