Пепельница взлетела почти к самому потолку и остановилась.

Харшоу почувствовал себя человеком, застрявшим в стоп-кадре фильма, и шумно перевел дух, только сейчас сообразив, что дышать перестал.

— Энн, — прохрипел он, не отрывая взгляда от пепельницы. — Что ты видишь?

— Эта пепельница, — бесстрастным голосом начала Энн, — находится приблизительно в пяти дюймах от потолка. И ничто ее там не удерживает. Джубал, — добавила она, — мне кажется, что я это вижу… и если камеры не зафиксируют того же самого, я разорву свою лицензию в клочья.

— М-м-да. Джилл?

— Она парит…

Джубал со вздохом подошел к столу и грузно сел — не отрывая глаз от проклятой пепельницы.

— Майк, а в чем дело? — поинтересовался он. — Почему же она не исчезла?

— Но, Джубал, — голос Смита звучал виновато, — ты же сказал остановить ее, ты не сказал ее исчезнуть. Когда я убрал тот ящик, ты захотел, чтобы он снова был. Я сделал неправильно?

— Вот, значит, как. Нет, все было сделано абсолютно правильно. Никак не могу запомнить, что ты любую просьбу понимаешь буквально.

Харшоу припомнил некоторые ругательства и проклятья, широко употреблявшиеся во времена его молодости, и дал себе страшную клятву ни при каких обстоятельствах не говорить Майклу Валентайну Смиту ничего, похожего на «чтоб ты сдох». Хотя, с другой стороны, интересно, как бы тот поступил, получив указание «чтоб ты скис» или «чеши отсюда»?

— Я очень рад, — сообщил Смит. — Мне очень жаль, что я не мог заставить ящик снова быть. Мне дважды жаль, что я уничтожил пищу. Но тогда я не знал, как еще помочь. Тогда была необходимость. Если я не ошибся, грокая.

— Что? Какая еще пища?

— Он про этих двоих, — торопливо вмешалась Джилл. — Про Берквиста и который с ним был, коп. Ну, вроде как коп. Джонсон.

— А, понимаю, — кивнул Харшоу. В данный момент у него не было ни малейшего желания признаваться в своих совершенно не марсианских представлениях о «пище». — Ты, Майк, не очень убивайся. Они наверняка были невкусные. Все равно это мясо не прошло бы санитарную инспекцию, — добавил он, припомнив закон Федерации, касающийся «длинной свиньи»[58], — его бы обязательно уничтожили, как непригодное к употреблению. Ну и конечно же, тогда была необходимость. По-другому было никак. Ты грокнул положение во всей полноте, и поступил правильно.

— Я очень утешен, — облегченно сказал Майк. — Только Старик может быть уверен, что всегда выбирает правильный путь… а мне еще нужно много учиться и много расти, прежде чем стать Стариком. Джубал? Можно ее переместить? Я устаю.

— Ты хочешь сделать, чтобы пепельница исчезла? Давай.

— Но я не могу.

— Почему это?

— Она уже не угрожает твоей голове. Сейчас я не грокаю в ее существовании ничего неправильного.

— А! Хорошо, перемести ее.

Харшоу продолжал наблюдать, ожидая, что пепельница передвинется, воспарит прямо над его головой и снова станет «неправильной». Вместо этого она косо скользнула над столом, на миг зависла и мягко, почти бесшумно опустилась на свободное место.

— Спасибо, Джубал, — сказал Смит.

— Спасибо? Это тебе спасибо, сынок.

Джубал взял пепельницу, ни в чем за это время не изменившуюся, с любопытством повертел ее в руках, не ощутил ни тепла, ни холода, ни покалывания в кончиках пальцев — все та же уродливая вычурная штука, все с теми же следами пепла, как и пять минут назад.

— Да, огромное тебе спасибо. Это, пожалуй, самое потрясающее событие моей жизни — с того раза, когда служанка завела меня на чердак. Энн, — повернулся он, — ты вроде бы проходила практику в Институте Райна?

— Да.

— Левитацию видела?

Энн слегка задумалась.

— Нам показывали опыты с игральными костями, но я не математик и не могу засвидетельствовать, что это был телекинез.

— Она, видите ли, не математик. Интересно знать, а могла бы ты в пасмурный день засвидетельствовать, что солнце уже встало?

— Каким образом? А вдруг там, за облаками, не солнце, а какой-нибудь другой источник света? Один из моих соучеников мог вроде бы усилием воли поднимать предметы — не очень тяжелые, вроде канцелярской скрепки. Но только после третьего стакана. Да и то не всегда. И я не могла следить за этим с достаточной для свидетельства тщательностью — дело в том, что мы пили с ним вровень, стакан в стакан.

— А вот такого, как сейчас, не приходилось видеть?

— Нет.

— М-м-м… твоя профессиональная работа закончена. Хочешь остаться — снимай свой балахон и бери стул.

— Спасибо. Только после этой твоей лекции про мечети и синагоги мне хочется переодеться у себя, чтобы не сбивать ученика с толку.

— Это уж как тебе угодно. Растолкай Дюка и скажи ему, чтобы занялся камерами.

— Есть, начальник. Без меня ничего не делайте, я быстро.

Энн направилась к двери.

— Не обещаю. А ты, Майк, садись к столу. Ну, хорошо. Скажи, ты можешь поднять эту пепельницу? Покажи, как ты это делаешь.

— Хорошо, Джубал.

Смит протянул руку и взял пепельницу.

— Да нет же, нет!

— Я сделал неправильно?

— Нет, это я ошибся. Поставь ее на место. Я хотел знать, можешь ли ты поднять пепельницу не дотрагиваясь.

— Да, Джубал.

— Ну так что же? Ты устал?

— Нет, Джубал.

— Да в чем же тогда дело? У нее что, должна быть эта самая «неправильность»?

— Нет, Джубал.

— Джубал, — вмешалась Джилл, — ты не сказал ему поднять пепельницу — ты только спросил, может ли он.

— А, я все время забываю, — вздохнул Харшоу с чем-то, похожим на смущение. — Майк, подними, пожалуйста, эту пепельницу, не дотрагиваясь до нее руками, на фут над поверхностью стола.

— Да, Джубал.

Пепельница подпрыгнула и замерла в воздухе.

— Джубал, — озабоченно сказал Смит, — измерь, пожалуйста. Если я сделал неправильно, я ее передвину.

— Нет, все прекрасно! Подержи ее так, пожалуйста. А когда устанешь — скажи.

— Я скажу.

— А можешь ты поднять что-нибудь еще? Ну, скажем, этот карандаш. Если можешь — подними.

— Да. Джубал.

Карандаш завис рядом с пепельницей.

По просьбе Джубала Майк поднял со стола еще несколько предметов. Затем вернулась Энн, села и стала смотреть, не говоря ни слова. Вошел Дюк, заметил парящую выставку канцелярских принадлежностей, понаблюдал за ней пару секунд и начал молча расставлять принесенную стремянку.

— А еще? — не переставал Джубал. — А еще?

После очередного «еще» Майк ощутимо замялся.

— Я не знаю, Джубал, — сказал он и на секунду смолк, мучительно подыскивая нужное слово. — Я… я в этом деле еще слабоумный.

— Только не надо переутомляться.

— Я могу подумать еще одну вещь. Я надеюсь.

Тяжелое пресс-папье шевельнулось, приподнялось, и тут же все парившие в воздухе предметы — их было уже около десятка — посыпались на стол. Казалось, что Майк сейчас расплачется.

— Джубал, извини. В наивысшей степени извини.

— Ты должен не извиняться, а гордиться, — ободряюще похлопал его по плечу Джубал. — То, что ты сейчас сделал… — (Какое же тут подобрать сравнение, чтобы он понял?) — Это несравненно сложнее, чем завязывание ботиночных шнурков, чудеснее, чем идеально выполненный прыжок в полтора оборота. Все было сделано «сильно, ярко и прекрасно». Грокаешь?

— Я не должен чувствовать стыда? — удивился Майк.

— Ты не должен чувствовать стыда. Ты должен чувствовать гордость.

— Хорошо, Джубал, — согласно кивнул Майк, — я буду чувствовать гордость.

— А ты знаешь, Майк, что вот так, не дотрагиваясь, я не смогу поднять даже одну пепельницу.

— Не можешь? — поразился Смит.

— Не могу. Ты научишь меня?

— Да, Джубал. Нужно просто… — В который уже раз за эту беседу он смущенно умолк. — У меня опять нет слов. Извини. Я буду читать и читать и читать, и найду эти слова. Тогда я тебя научу, мой брат.

— Только не принимай близко к сердцу.