– Я ждал тебя, Государь, – произнес он своим глухим, чуть сипловатым баритоном. – Ждал раньше, но хорошо, что ты пришел и сейчас.

Николай сел в кресло и замолчал, нервно похрустывая суставами пальцев правой руки. Казалось, в монастыре, кроме них двоих никого не было. Стояла полная тишина, мигали фитили восковых свечей и потрескивали оконные стекла от тридцатиградусного мороза. Отец Иоанн ждал, но царь никак не начинал разговор. Чуть кашлянув, священник проговорил:

– Господь видит и слышит тебя, Государь, и без твоих слов. Слова всегда слабы и неточны. «Мысль изреченная есть ложь». Важны дела, без которых вера мертва. И важен правильный выбор пути. Право выбора Господь оставляет за тобой. Как и любому Своему чаду, Он дает тебе как право, так и свободу выбора.

Николай почувствовал, как у него к горлу подкатывается острый комок.

– Я не знаю, как быть дальше, отче… – тихо произнес император. – Не по моей воле на меня было возложено бремя царствования. Я к нему никогда не стремился… Но права и свободы выбора у меня не было. Десять лет прошло со дня успокоения моего родителя. Но в последнее время почти каждую неделю я вижу его во сне.

– И что? – спросил отец Иоанн. – Ты с ним разговариваешь? Что он говорит?

– Ничего. Смотрит. Насквозь пронизывает, как наяву. Потом несколько дней переживаю. Такое чувство, что отец не может одобрить ни одного моего шага, ни одного государственного решения. Ни одного! – с горечью повторил Николай. – Как можно жить с сознанием того, что какое бы дело ни предпринимал, что бы ни пытался сделать полезного для Державы, для Святой Руси, для своих подданных, уже заранее знаешь, что и самые лучшие и полезные шаги все равно роковым образом обернутся вредом и вызовут только недовольство, ропот и осуждение… Самое печальное, в чем я не раз убеждался, – стал бы я поступать противоположным образом, результат был бы тот же. Точно такое же осуждение, нелюбовь и даже ненависть ото всюду… – он замолчал, и его большие серо-голубые глаза влажно заблестели.

Отец Иоанн глубоко вздохнул и перекрестился.

– Это уж как попустит Господь… – проговорил он своим сипловатым, но проникновенным голосом, достигавшим самых тончайших глубин души собеседника. – Бывает так, когда прекрасный, хорошо сыгранный оркестр берется за давно знакомую и хорошо отрепетированную пьесу, вдруг начинает ее с неверной тональности. И дальше все идет плохо, и исправить ничего нельзя – уже до конца. Потому что любая попытка сделать по-другому – бесполезна и не лучше любой другой. Продолжать – плохо. Остановиться и попытаться все с начала? Тоже плохо. Зачем? Все уже испорчено, отравлено.

– Иногда говорят, что в жизни не бывает безвыходных ситуаций, – мягко возразил Николай. Он вытащил из кармана своей офицерской полевой гимнастерки портсигар со своими любимыми турецкими папиросами, но спохватился и спрятал его снова в карман.

– Разумеется, Государь, – согласился отец Иоанн, – каждая ситуация может иметь разные исходы. Но не каждый человек может позволить себе воспользоваться любым выходом. Для такого человека важны законы нравственные – законы Господни. И тогда он берет на себя большую ответственность: прекратить концерт, удалить оркестр со сцены. Заменить дирижера, причем, делать все надо быстро… Тот, кто решает и распоряжается, должен взять на себя еще большую ношу, чем обычно. Но Господь милостив, он не попускает полной гибели, Он испытывает и закаляет нас и вознаграждает усилия пастыря, который не жалеет себя ради стада всего.

Николай печально покачал головой.

– Я уже, как видно, ничего не могу. Или могу, но очень мало и недостаточно. Просто нет сил, отче. Наверное, оркестру надо уйти вместе с дирижером.

Благочинный долго и внимательно посмотрел на Николая своими чистыми серо-голубыми глазами, встал, подошел к образу Христа Пантократора, опустился на колени и стал безмолвно, едва шевеля губами, молиться. Николай посидел немного, потом тоже стал на колени – чуть сзади святителя. Помолившись, благочинный поднялся, перекрестил тоже вставшего Николая и поцеловал ему руку, но, вопреки уставу, не предложил для поцелуя свою.

– Перед тобой, Государь, три дороги. Ты можешь оставить все и убыть из России. Ты можешь также оставить все и уйти по России странником, служа одному только Богу, как предок твой император Александр Павлович Благословенный, который кончил свой земной путь в схиме под именем старца Федора Козьмича. Так он пытался спасти свою душу, отягощенную грехом отцеубийства. Ты можешь также ничего не оставлять и пустить события так, как им самим ведомо. В этом случае ты берешь на себя страшное, невыносимо тяжелое бремя. Вот три пути, – отец Иоанн снова медленно и широко перекрестился.

– Но какой выбрать? – чуть ли не в отчаянии воскликнул Николай. – Какой мой путь?

– Все три твои. Господь всегда дает чаду Своему свободу воли и выбора.

– Какой же все-таки мне выбрать, отче? – тихо повторил Николай.

– То мне неведомо. Ты должен это сделать сам. Потому что отвечать за выбор будешь ты один – перед самим собой. И, разумеется, перед Господом нашим. Молись, Государь, молись!.. Господь не оставит тебя, даст ответ.

Николай уходил от отца Иоанна Кронштадтского в еще более тяжелом состоянии духа, чем пришел. Обратно в Царское Николаю тотчас же отъехать не удалось. На лютом морозе автомобиль отказывался заводиться. Шофер крутил заводную ручку, пока не взмок под своей кожаной курткой, сразу задубевшей от холода. К счастью, второй мотор находился неподалеку, в гараже Зимнего дворца на Захарьевской улице. Через полтора часа мотор был подан к подъезду монастыря.

С тех пор прошли три недели. Николай постепенно выходил из депрессии. Он уже лучше спал, вставать стал с хорошим настроением, возобновил свои немногочисленные и простые спортивные занятия, снова взялся за фотографию. Казалось, страх от второго кровавого знака его царствования – первым была ходынская давка – постепенно таял. Николай тогда не раз думал: как же все-таки часто бывает в жизни, когда какая-то мелочь, случайно оброненная фраза или просто острое словечко, небрежно произнесенное только ради глупого тщеславия и желания прослыть остроумцем, могут иметь огромные последствия, мощный отдаленный исторический результат, способный круто изменить жизнь человека и даже всего общества. Так достаточно чуть пошевелить в темноте мощным прожектором – на какой-то сантиметр, но вдали луч перемещается уже на километры.

В день ходынского ужаса, точнее, на вечер был назначен по случаю коронации бал у французского посланника. Родственники только что испеченного императора, из поколения молодых великих князей, предложили, нет! – потребовали прервать торжества, объявить траур по всей империи и, конечно же, отменить бал. Выслушивая их горячие речи, он застенчиво улыбался, непрерывно кивал головой и для себя решил сделать так, как они советуют. Младшие князья требовали также немедленно отставить и примерно наказать московского генерал-губернатора великого князя Сергея Александровича, кутилу и гомосексуалиста, который своими извращенческими пристрастиями опротивел всем уже донельзя. Но всего лишь одна фраза, неосторожно, или, скорее всего, намеренно вырвавшаяся у Великого Князя Александра Михайловича – у Сандро, дяди Николая, который был почти его ровесником, самым близким другом с детства и самым уважаемым советчиком, вдруг перевернула все. А сказал Сандро всего лишь то, что думали многие, и не только молодые представители династии, составившие впоследствии «молодой двор», постоянно фрондирующий со «старым»:

– Когда-нибудь этот педераст должен получить по заслугам! Он достоин большего наказания, нежели простая отставка.

Сейчас Николаю это казалось удивительным, но тогда он соглашался абсолютно со всем, что говорил Сандро, и готов был немедленно последовать его совету. Однако Александр Михайлович увлекся и перешел границу. Его фраза о педерасте и наказании неожиданно вызвала бурю со стороны всех старших великих князей. Они в один голос заявили, что такая неумная и торопливая мера бросит несмываемую тень на всю фамилию. А в такой нелегкий политический момент никому из Романовых не нужны дополнительные трудности и проблемы. Даже слепой способен увидеть, что Александру Михайловичу хочется добиться в каких-то радикальных кругах особой популярности. Это нетрудно. И в газетах о нем напишут, в том числе и за границей, в Европе, в первую очередь, – в Лондоне и Париже…