– Это вы о демонах? – неуверенно спросил Николай.

Керенский вздохнул, укоризненно покачал головой, слово учитель ученику, ответившему на экзамене невпопад, и вытер накатившиеся слезы. Слезу в нужном месте речи Керенский блестяще использовал в качестве хорошо отработанного ораторского приема. Ему уже не надо было ее вызывать искусственно, она, когда требовалось, появлялась сама и всегда в нужный момент.

– Понимаете? Да ведь вы все понимаете! Я вижу! – заявил он и ласково улыбнулся.

– Да… понимаю. Стараюсь, – осторожно подтвердил Николай, но тут же решительно повернул к главному: – Я и моя семья давно готовы. Но куда же? Когда? Ради Бога, Александр Федорович!..

Керенский улыбнулся еще ласковее:

– Вот этого-то я вам пока не скажу, дорогой и глубокочтимый мною Николай Александрович. Ради вашей же безопасности! Могу лишь сообщить, что отъезд назначен через пять дней. А, может быть, и раньше. Вам мой особый, дружеский совет: запасите как можно больше теплых вещей.

– Ах, вот оно что! – разочарованно воскликнул Николай. – Значит, мы едем не на юг!.. Значит, не Ливадия! Но ведь вы были не против… и весь кабинет, все Временное правительство тоже.

Керенский удивленно посмотрел Николаю прямо в зрачки его больших серо-голубых «газельих» глаз.

– Николай Александрович, помилуйте! Вы только подумайте, какая может быть Ливадия в такое-то время! Да вы просто не доедете туда. Железные дороги развалены, захвачены бандами украинских националистов-«незалежников» – так они себя называют, хотя на самом деле это обычные разбойники, грабители и убийцы. А если бы и доехали… Там ведь вокруг, как у себя дома, хозяйничает германская агентура! Вы уверены, что вражеские агенты не сделают попытки вас с семьей схватить, арестовать, похитить и увезти в Берлин?

– Пусть бы и попытались – всем известно, что никогда не дам на то согласия, – усмехнулся Николай.

Керенский сокрушенно покачал головой.

– Надеюсь, Ваше величество, вы шутите. Никто вашего согласия спрашивать не станет. Но я рад, что присутствие духа не оставляет вас, Николай Александрович, даже в такие трудные для всех нас минуты. Тем не менее, я даже не хочу пытаться сравнивать условия вашего содержания здесь с условиями в Моабите или какой-либо другой берлинской тюрьме.

– Вы так полагаете всерьез? – искренне удивился Николай. – Тюрьма? Вы, в самом деле, допускаете, что Вилли, простите, кайзер Вильгельм пошел бы на такое? Нет, это абсолютно невозможно!

– Даже более чем возможно! – твердо возразил Керенский. – Это произойдет непременно! Наверное! Бесповоротно. Жалеть будет поздно.

Николай вздохнул и замолчал, подкручивая рыжий правый ус. У него опять мелко задергалось левое веко.

– Но почему, почему, почему все-таки не Англия, раз уж не Ливадия? – тихо и грустно еще раз спросил Николай

– А я разве вам сказал, что не Англия? – удивился Керенский. – Я, кажется, вообще ничего не сказал о цели назначения. Не волнуйтесь. Очень скоро вы все узнаете. Могу сказать, что выбрана самая наилучшая цель, и вы еще будете меня потом долго благодарить… Уверен!

На этом Керенский откланялся. Николай, пошатываясь от волнения, пошел в свой кабинет, где он проводил ночи – Временное правительство запретило ему спать вместе с супругой, – и уже не смог закрыть глаз до рассвета. Николаю было разрешено видеться с семьей только в столовой под присмотром охраны и в парке во время прогулок.

Он еле дождался окончания их обычного завтрака – овсянка, омлет, желудевый кофе без молока и без сахара и две чайные ложки клубничного джема на каждого. В парке, улучив момент, когда девочки возились на огороде, поливая капусту, которую они сами же высадили весной на собственноручно разбитых грядках, Николай взялся за спинку кресла-коляски, куда медленно и с трудом забралась жена – ее мучил очередной приступ радикулита, – и медленно укатил ее на боковую аллею.

– Аликс, родная, – взволнованно сообщил он ей вполголоса. – Сегодня ночью, вернее, рано утром у меня был Керенский. В пять часов.

– Едем?! – встрепенулась Александра и тут же застонала от боли в пояснице.

– Да… похоже.

– О, великий Боже! – широко, по-православному перекрестилась Александра. – Он услышал нас! Пароходом?

– Сомневаюсь, – вздохнул Николай. – Керенский крутил все вокруг да около… Говорил намеками и загадками, – он замолчал, увидев, что к ним приближается охранник в студенческой тужурке – вольноопределяющийся Пшекруцкий, бывший казеннокоштный слушатель Политехнического института, откуда его с третьего курса выгнали с волчьим билетом за участие в подпольной террористической организации.

Организация состояла исключительно из студентов польского происхождения. Цель перед собой будущие террористы поставили перед собой всего одну, но серьезную: уничтожение династии. Романовых и их ближних и дальних родственников решили убивать до тех пор, пока царь не даст Польше свободу и возвратит ей земли, которые Польша захватила у России почти триста лет назад – еще в Смутное время. Имелись в виду часть Курляндии, вся Белороссия, Галиция, Волынь, Полесье и правобережная Малороссия – от Львова до Киева включительно. Эти территории, населенные в подавляющем большинстве украинцами, белорусами, великороссами, гуцулами, русинами, гагаузами и отчасти мазурами, венграми и литовцами (этнических поляков здесь проживало чуть больше двух процентов), были особенно ценны тем, что веками служили неисчерпаемым резервуаром «быдла» и «хлопов», то есть, попросту говоря, рабов для вельможного шляхетства. За исключением евреев, которые составляли в среднем 35–40 процентов всего населения собственно в Польше. Сконцентрировав в своих руках колоссальные капиталы, они и стали настоящими хозяевами Польши, крепко держа за горло и круля (короля), и сейм, и всю гордую шляхту, у которой вскоре ни в карманах, ни в головах не осталось ничего, кроме фанаберии, плавно перешедшей в общенациональный кретинизм.

С такими довесками русские земли и достались Екатерине II, когда она их снова вернула империи. К возвращенным территориям императрица прикупила за три миллиона ефимков у Швеции и Дании и часть лифляндских и курляндских земель вдоль южного побережья Балтийского моря вместе с портовыми городами – Мемелем и Либавой, которые де-юре и по сей день, на 2007 год, являются собственностью России.

Департамент полиции тогда легко обнаружил и разгромил организацию студентов-террористов. Успех был заранее гарантирован, потому что настоящим создателем ее был именно Департамент, который к тому времени довел до совершенства систему провокаций – создавая революционные, антиправительственные структуры, потом их разоблачал, получая награды за верную службу. Тогдашний министр внутренних дел Плеве настаивал, чтобы «польско-студенческих бомбистов» отправили, как минимум, на каторжные работы. Но император решил по-другому, начертав на докладе Плеве: «Каким еще, кроме каторги, может быть справедливое наказание за глупость незрелого юношества, за безответственные слова и речи? Лишить права ученья в Петербурге и Москве, пока не образумятся. Николай».

Знал бы он, кого помиловал! Царю и присниться не могло, что очень скоро судьба столкнет его с одним из «незрелых юношей», который постарается заплатить Николаю по его счетам.

Несостоявшийся студент и террорист, а теперь вольноопределяющийся Пшекруцкий, выходя на службу в парк Александровского дворца, охранял царя собственным способом: ходил след в след за Николаем, почти наступая ему на пятки и, как обезьяна, повторял все его движения, чем вызывал хохот толпы зевак, собирающихся у решетки Александровского парка во время выхода Романовых. Николай, с его мягким и незлобивым характером, долго терпел издевательства, но Пшекруцкий довел его до бешенства. Однажды в разгар забавы Николай резко обернулся и с криком: «Когда прекратишь, наконец, мерзавец!» замахнулся на Пшекруцкого своей кленовой тростью, обитой серебряными мебельными гвоздиками с чеканными шляпками. Еще секунда – и череп шутника раскололся бы, как орех.