«Небывалая осень построила купол высокий...» Небывалая осень построила купол высокий, Был приказ облакам этот купол собой не темнить. И дивилися люди: проходят сентябрьские сроки, А куда провалились студеные, влажные дни? Изумрудною стала вода замутненных каналов, И крапива запахла, как розы, но только сильней. Было душно от зорь, нестерпимых, бесовских и алых, Их запомнили все мы до конца наших дней. Было солнце таким, как вошедший в столицу мятежник, И весенняя осень так жадно ласкалась к нему, Что казалось – сейчас забелеет прозрачный подснежник... Вот когда подошел ты, спокойный, к крыльцу моему. Сентябрь 1922 «Вот и берег северного моря...» Вот и берег северного моря, Вот граница наших бед и слав, — Не пойму, от счастья или горя Плачешь ты, к моим ногам припав. Мне не надо больше обреченных: Пленников, заложников, рабов, Только с милым мне и непреклонным Буду я делить и хлеб и кров. Осень 1922 «Ангел, три года хранивший меня...» Ангел, три года хранивший меня, Вознесся в лучах и огне, Но жду терпеливо сладчайшего дня, Когда он вернется ко мне. Как щеки запали, бескровны уста, Лица не узнать моего; Ведь я не прекрасная больше, не та, Что песней смутила его. Давно на земле ничего не боюсь, Прощальные помню слова. Я в ноги ему, как войдет, поклонюсь, А прежде кивала едва. 1922 Стихотворение посвящено Н. В. Недоброво. Третий Зачатьевский[47] Переулочек, переул... Горло петелькой затянул. Тянет свежесть с Москва-реки, В окнах теплятся огоньки. Как по левой руке – пустырь, А по правой руке – монастырь, А напротив – высокий клен Красным заревом обагрен А напротив – высокий клен Ночью слушает долгий стон. Покосился гнилой фонарь — С колокольни идет звонарь... Мне бы тот найти образок, Оттого что мой близок срок, Мне бы снова мой черный платок, Мне бы невской воды глоток. 1922 «За озером луна остановилась...»
За озером луна остановилась И кажется отворенным окном В притихший, ярко освещенный дом, Где что-то нехорошее случилось. Хозяина ли мертвым привезли, Хозяйка ли с любовником сбежала, Иль маленькая девочка пропала И башмачок у заводи нашли… С земли не видно. Страшную беду Почувствовав, мы сразу замолчали. Заупокойно филины кричали, И душный ветер буйствовал в саду. 1922 «Как мог ты, сильный и свободный...» Как мог ты, сильный и свободный, Забыть у ласковых колен, Что грех карают первородный Уничтожение и тлен. Зачем ты дал ей на забаву Всю тайну чудотворных дней, — Она твою развеет славу Рукою хищною своей. Стыдись, и творческой печали Не у земной жены моли. Таких в монастыри ссылали И на кострах высоких жгли. 1922 Предсказание Видел я тот венец златокованый... Не завидуй такому венцу! Оттого, что и сам он ворованный И тебе он совсем не к лицу. Туго согнутой веткой терновою Мой венец на тебе заблестит. Ничего, что росою багровою Он изнеженный лоб освежит. 1922 «Хорошо здесь: и шелест и хруст...» Хорошо здесь: и шелест и хруст; С каждым утром сильнее мороз, В белом пламени клонится куст Ледяных ослепительных роз. И на пышных парадных снегах Лыжный след, словно память о том, Что в каких-то далеких веках Здесь с тобою прошли мы вдвоем. Зима 1922 Библейские стихи[48] 1. Рахиль И служил Иаков за Рахиль семь лет; и они показались ему за несколько дней, потому что он любил ее. Книга Бытия И встретил Иаков в долине Рахиль, Он ей поклонился, как странник бездомный. Стада подымали горячую пыль, Источник был камнем завален огромным. Он камень своею рукой отвалил И чистой водою овец напоил. Но стало в груди его сердце грустить, Болеть, как открытая рана, И он согласился за деву служить Семь лет пастухом у Лавана. Рахиль! Для того, кто во власти твоей, Семь лет – словно семь ослепительных дней. Но много премудр сребролюбец Лаван, И жалость ему незнакома. Он думает: каждый простится обман Во славу Лаванова дома. И Лию незрячую твердой рукой Приводит к Иакову в брачный покой. Течет над пустыней высокая ночь, Роняет прохладные росы, И стонет Лаванова младшая дочь, Терзая пушистые косы. Сестру проклинает и Бога хулит, И Ангелу Смерти явиться велит. И снится Иакову сладостный час: Прозрачный источник долины, Веселые взоры Рахилиных глаз И голос ее голубиный: Иаков, не ты ли меня целовал И черной голубкой своей называл? 25 декабря ст. ст. 1921 вернутьсяВ Москве Ахматова жила с Шилейко в 3-м Зачатьевском переулке, в районе Остоженки (осень 1918 г.– январь 1919 г.). вернутьсяСтихотворения представлены одним циклом в «Беге времени». |
