Влюбленные часто встречались с помощью леди Рочфорд, прислужницы королевы и доверенного лица, всегда готовой что-то посоветовать или о чем-то намекнуть. Катерина проявила неосторожность, написав Калпепперу письмо перед его поездкой. Это говорило о том, что она очень о нем беспокоилась – она никогда не умела писать, и написать несколько строчек было для нее большим подвигом. Она написала это письмо перед тем, как они с королем отбыли в сторону Лондона, а Калпеппер в другое место. Это было безумие. Но еще большим безумием оказалось желание Калпеппера сохранить это письмо. Но они были влюблены, наслаждались опасностью и делали много глупостей. Эта была всего лишь одна из них.

«Я пишу тебе, чтобы попросить сообщить мне, как у тебя дела, – обращалась Катерина. – Боюсь, что ты болен, а я никогда ничего не желала так сильно, как увидеть тебя. Сердце мое замирает, когда я подумаю, что не могу постоянно видеть тебя. Приходи, когда со мной будет леди Рочфорд, потому что я смогу тогда спокойно быть с тобой…»

И дальше в этом роде. Все это было написано непривычной к письму рукой Катерины.

Она жила в ожидании хотя бы увидеть Калпеппера, жила безрассудно, пренебрегая опасностью, а глупая леди Рочфорд жалела ее и устраивала ей свидания.

Король ничего не замечал. Он был доволен. Он еще раз показал повстанцам, что бывает с теми, кто действует против короля. И от лести тех, кто хотел что-либо получить от него и которая его утомляла, он обращался к Катерине, к ее доброте и юному очарованию.

Никогда никто еще не был так счастлив со своей женой.

Он думал, что когда вернется из похода, то заставит петь своих подданных гимн, восхваляющий Бога, так как наконец Всемогущий наградил своего слугу прекраснейшей из жен!

Крэнмер был в таком возбуждении, что едва мог планировать свои действия. Наконец-то ему повезло. У него есть такие доказательства, что даже король не сможет пренебречь ими.

При дворе был один человек. Он ничего из себя не представлял, но Крэнмер всегда испытывал к нему добрые чувства. Этот человек был протестантом, расчетливым и серьезным. Он никогда не смеялся, потому что считал смех грехом. Он был потенциальным мучеником, для которого ходить во власянице приятнее, чем выпить кубок вина. Звали его Джон Ласселс. Он был протеже Кромвеля и остался верен ему. Ласселс молился о вечных мучениях, которые должны быть уготованы тем, кто не согласен с учением Мартина Лютера.

Этот Джон Ласселс пришел к Крэнмеру и рассказал ему такое, что надежды того на победу окрепли. Он бы расцеловал этого человека, такое тот ему доставил удовольствие.

– Милорд, – сказал Ласселс очень серьезно, – у меня на совести есть грех, который не дает мне покоя.

Поначалу Крэнмер не очень внимательно слушал его, потому что полагал – это касается религии.

– Я в страхе. Дело идет о ее милости королеве. Крэнмер оживился, глаза его заблестели.

– Мой лорд архиепископ, у меня есть сестра Мария. Она была няней у первой жены лорда Уильяма Ховарда. И когда жена Ховарда умерла, вдовствующая герцогиня Норфолк взяла ее к себе в услужение.

– Именно там воспитывалась королева, – заметил с нетерпением Крэнмер, ожидая рассказа.

– Я спросил у моей сестры, почему она не попросила королеву о месте при дворе – ведь многие, кто служил вдовствующей герцогине, теперь оказались при дворе. Ответ моей сестры был решительным. Я не хочу, сказала она. Я спросил ее почему, и она ответила, что королева слишком легкомысленна по своему поведению. Я спросил, что она этим хочет сказать, и она рассказала мне ужасные вещи.

– И что же?

– Был такой Фрэнсис Дерхэм, который часто проводил с ней ночи в постели, а до него был Мэнокс.

– Дерхэм! – воскликнул Крэнмер. – Мэнокс! Но они оба сейчас служат королеве.

Он стал дальше расспрашивать Ласселса и, когда узнал все, что его интересовало, отпустил этого человека, сказав ему, что он сослужил большую службу королю.

И Крэнмер с головой ушел в это дело, довольный, что король отсутствует и руки у него развязаны. Он отправил Саутхэмптона допросить Марию Ласселс. Мэнокса арестовали, и он предстал перед ним и Риотесли. Дерхэма отправили в Тауэр. Крэнмер пытался собрать сведения по зернышку. И когда они были собраны, у него не было сомнения, что урожай хороший. Он с нетерпением ожидал возвращения королевской четы.

Генрих был настроен благодушно, когда вернулся в Хэмптон-Корт. Он был полон планов, которые собирался изложить своему духовнику. По всей стране должен быть отмечен День благодарения, чтобы англичане знали, что, благодаря Богу, у него наконец есть любящая, верная долгу и добродетельная жена.

Однако хорошее настроение Генриха быстро испортилось. Он молился в часовне, когда к нему пришел Крэнмер. Крэнмер не смотрел ему в глаза. В руках он держал бумагу.

– Милостивейший король, – сказал Крэнмер, – я передаю это дело в ваши руки. Дело настолько серьезно, что у меня опускаются руки. Прошу вас прочесть эту бумагу, когда вы будете в одиночестве.

Генрих прочел донос на Катерину. Гнев его был ужасен, но он был направлен не против Катерины, а против тех, кто дал эти показания. Он послал за Крэнмером.

– Это клевета! – закричал он. – Все это ложь! Я знаю, что она честная женщина! Я уверен в этом!

Он ходил взад-вперед по комнате, а трусливое сердечко Крэнмера сжималось от страха. Он слишком рано обратился к королю. Он не расстанется с королевой. Скорее он уничтожит тех, кто стремится уничтожить ее.

– Я не верю этому! – кричал король, но Крэнмер услышал нотки сомнения в его голосе и возрадовался. – Но,– продолжал король, – я не буду удовлетворен до тех пор, пока мне не докажут, что я прав. – Он посмотрел на Крэнмера гневным взглядом. – Должно быть проведено расследование. И… никаких интриг против королевы.

Король покинул Хэмптон-Корт, а Катерине было приказано оставаться в своих покоях. Ее музыкантов отправили в Лондон, заявив, что сейчас не время для музыки.

Над Хэмптон-Кортом навис страх, который, как черная завеса, отгородил его от радости и веселья. То же самое произошло в Гринвиче менее шести лет назад, когда Анна Болейн напрасно искала Бриртона, Вестона, Норриса и Смитона.

Катерина дрожала от страха, и когда Крэнмер с Норфолком, Одли, Сассексом и Гарденером пришли к ней, она поняла, что ужасная беда, которой она так боялась с тех самых пор, когда стала королевой, стряслась.

Риотесли допрашивал Фрэнсиса Дерхэма в его камере.

– Вы можете говорить правду, – сказал ему Риотесли, – потому что другие уже все рассказали за вас. Вы сотни ночей проводили голым в кровати королевы.

– До того, как она стала королевой, – ответил Дерхэм.

– А! До того! К этому мы подойдем позже. Но вы признаете, что между вами и королевой были безнравственные отношения?

– Нет, – отвечал Дерхэм.

– Хватит! У нас есть средства заставить вас говорить правду. Ваши отношения с королевой были безнравственными.

– Они не были безнравственными. Катерина Ховард и я считали себя мужем и женой.

Риотесли кивнул.

– Вы называли ее женой раньше, чем другие?

– Да.

– И вы обменялись знаками любви?

– Обменялись.

– Кое-кто в доме считали вас мужем и женой?

– Совершенно верно.

– Вдовствующая герцогиня и лорд Уильям считали вас мужем и женой тоже?

– Нет. Они ничего не знали об этом.

– Однако это не было секретом.

– Нет, но…

– Все в доме знали, за исключением герцогини и лорда Уильяма?

– Об этом знали те, с кем мы общались.

– Недавно вы были в Ирландии, верно?

– Совершенно верно.

– Вы были пиратом?

– Да.

– За что вас следует повесить. Но неважно. Вы уехали в Ирландию довольно неожиданно?

– Да.

– Почему?

– Потому что ее милость узнала об отношениях между мной и Катериной.

– Расскажите про тот случай, когда герцогиня застала вас со своей внучкой. Это было в комнате для горничных. Она вошла и увидела, что вы лежите, обнявшись, и целуетесь.