– Наоборот, потому что не вожу. Очень беспокоятся о моем здоровье, полагая, что мне может сильно навредить долгое воздержание.

Как ей хотелось поверить этому дурашливому объяснению…

– Ты за все это время ни разу мне не изменил? – дрогнувшим голосом спросила она.

– Конечно же нет, глупышка.

Генри прижал ее к себе и чмокнул в холодный нос. Его глаза заблестели, подернувшись влагой. Розамунда, не желавшая показать, как ранит ее даже сама мысль о его неверности, спрятала лицо у него на груди.

– Ну-ка давай – загляни в сундучок, – попросил Генри. – Там кое-что для тебя припрятано.

Они вдвоем открыли серебряные филигранные затворы: Розамунда увидела какую-то темную материю, тщательно сложенную и заполнившую почти весь сундук. Они вдвоем стали вытаскивать это довольно увесистое одеяние. Генри хорошенько его тряхнул, чтобы расправить, и почти до полу хлынули складки густозеленого бархата, отороченные широкой каймой мягчайшего беличьего меха. Розамунда ахнула, увидев, как красив этот плащ – на меховом подбое, с роскошным капюшоном.

– Мой тебе подарок к Рождеству, женушка, – грустно произнес он, накидывая бархатное диво ей на плечи.

– Мне? – Она провела рукой по нежащему кожу ворсу. Столь красивого плаща она еще не видывала.

– Когда я понял, что уже не увижусь с тобой в Поунткрэфте, убрал его в сундук. А купил я этот плащ у одного заморского купца и берег его пуще золота.

– Ах, Генри, красота-то какая… Чем мне тебя отблагодарить? – вскричала Розамунда, кинувшись его целовать.

– Ты же всегда умела это делать. – Он озорно усмехнулся, обойдя ее кругом, чтобы полюбоваться. На сочной зелени бархата волосы Розамунды казались почти рыжими. Генри сорвал с ее головы повязку, и шелковые кудри каскадом упали на плечи. – Вот какая прическа требуется для этого плаща.

Осознавая свою неотразимость, Розамунда кокетливо вертелась, уютно кутаясь в теплую обновку. – А можно надеть его на нашу прогулку?

– А то как же? Его сшили нарочно для такой погоды. А на дне укладки есть еще рукавицы. Прости, если окажутся велики, я купил их наугад, не зная верного твоего размера.

Снова восторженно заахав, Розамунда примерила кожаные зеленые рукавички, тоже на меху, с серенькой пушистой оторочкой.

– Греют-то как, точно летнее солнышко! В такой богатой шубе все примут меня за королевну! Знаешь, милый, у меня тоже для тебя кое-что есть. Все лето старалась. Конечно, мой подарочек твоим неровня, стыдно даже и предлагать.

– Мне он заранее дорог, – подбадривающе улыбнулся он, нежно ее обнимая и целуя, – с меня уж довольно и того, что он сделан твоими руками.

Розамунда достала из своей дорожной укладки кошель и смущенно протянула его Генри: черный бархат был искусно расшит золотыми, зелеными и малиновыми нитками. Несколько недель трудилась над ним Розамунда, копируя сложный узор, который перерисовала где-то Кон. На переплетающихся зеленых лианах с золотыми и багряными цветами сидели златоперые поющие птицы. Таких птиц и таких растений, ясное дело, в Йоркшире не сыщешь. Похожие рисунки Розамунда видела в манускриптах, хранившихся в Сестринской обители. Девочкой она обожала их разглядывать. Розамунда осмелилась наконец поднять глаза и увидела на лице Генри неподдельное восхищение.

– Просто чудо! Какая ты у меня рукодельница! Вот не думал, что ты так умеешь вышивать. Хотя мне уже известны многие твои таланты. – Он снова обнял ее. – Спасибо. Это настоящее произведение искусства – ценная вещица, а самое главное – ты вышила этот кошелек специально для меня.

Розамунда засияла от его похвал и прильнула к сильному плечу, время от времени блаженно вздыхая. Вот теперь у них с Генри все ладно да складно. Эти два денечка пролетели будто во сне. А сколько она узнала нового по пути в Йорк, попав совсем в иной мир! Это само по себе было замечательно, но в довершение судьба подарила ей встречу с Генри. Первую ночь они не размыкали жарких объятий, так и уснули, истомленные ласками. Она даже успела полюбить эту гостиничную комнатку, хранившую память о стольких милых сердцу Розамунды мгновениях… Здесь она ощутила себя наконец частью его жизни.

Они стояли, прижавшись друг к другу, пока Генри с сожалением не отстранился:

– Пора, мы же собрались ехать на прогулку. Пойду распоряжусь, чтобы седлали. С собой возьмем только стражу, а твои паж и горничная пусть будут в гостинице.

Генри ушел, а Розамунда, кутаясь в новый роскошный плащ, стала обдумывать, что бы ей надеть. Для мессы она нарядилась в лучшее свое платье – то самое, из желтого шелка. Для прогулки верхом надо бы выбрать что-нибудь более будничное. Она с улыбкой погладила мех у воротника и прижалась к нему щекой. Ай да Генри! Выбирал, специально для нее старался… Розамунда изнемогала от благодарности и любви. Чудесная шубка – вот это подарок, не то что ее скромный кошелек, хоть и расшитый.

Любовь Розамунды порою была так велика, что ей казалось, сердце ее не выдержит… Она с блаженной улыбкой подошла к окну: люди куда-то идут и идут – по такому-то холоду. Вон их сколько, никуда от них не спрячешься. В этой суете ей была одна отрада: любить и быть любимой. Что может быть лучше? И ее Генри верен ей – оттого что любит, а не по долгу. А она, ревнивая дура, напридумывала Бог знает чего. Впредь она не позволит себе так чудить.

Розамунда скинула обновку и тут же почувствовала, как в их комнатке холодно. Она живо достала шерстяное, винного цвета платье – единственное ни разу за поездку не надеванное – и разложила его на постели. Довольно долго она сражалась с тесемками, которые Марджери на совесть затянула нынче утром. Розамунда могла бы позвать из людской молоденькую свою горничную, но, поскольку ей взбрело в голову учинить одну озорную шалость, присутствие этой девицы было ей совсем ни к чему. Хорошо, что слуги живут совсем отдельно, – никто не нарушает их с Генри уединения.

Расправившись наконец с последним узелком, Розамунда стащила с себя платье, за коим последовала нижняя сорочка, панталоны и домашние туфельки. Тут же озябнув, она накинула подбитый беличьим мехом плащ, прямо на голое тело… Какой же он мягонький да теплый… Очень уж она завозилась, Генри вон уже поднимается по лестнице. Розамунда поспешно спрятала снятую одежду и встала перед очагом.

Генри очень удивился, застав ее на прежнем месте и все в том же виде.

– Ты готова? – спросил он, затворяя дверь. – Сдается мне, что нет, – стоишь, как стояла. Он на ходу стаскивал дублет, намереваясь переодеться в дорожное платье. Обернувшись взять камзол, он наткнулся на Розамунду, незаметно к нему подкравшуюся.

– Тебе он покамест не понадобится, мое солнышко, – проворковала Розамунда.

Генри явно начал сердиться, однако Розамунда, ни слова не говоря, выхватила из его рук дублет и швырнула на сундук. А потом… потом она медленно распахнулась, ослепив Генри сияющей наготой, столь живой и теплой в обрамлении меха. Генри замер, от восторга не смея дышать… руки его тут же потянулись к ней.

– Милая моя, как ты щедра! – Ладони его скользнули под подбитую мехом полу, а через миг он уже целовал белую шею, и губы его становились все горячей и настойчивее. Дрожащими пальцами он ласкал полные груди и соблазнительные полушария ягодиц. – Я приказал седлать лошадей, нам нужно через несколько минут быть во дворе, – слабым голосом пробормотал он, дыша все труднее.

– Тебе этих минут вполне хватит, – маняще прошептала она, не сомневаясь, что он уже готов. Розамунда расстелила плащ поверх покрывала и улеглась на шелковистый подбой.

Генри пожирал глазами плавные изгибы этого литого тела, безмолвно призывавшего: «Возьми меня!» Он облизал пересохшие губы, борясь с вожделением, стараясь оттянуть соитие, ибо хотел насытиться прелестью этого смелого призыва.

– Ты похожа на языческую богиню, – сказал он, глядя на нее с благоговейным восторгом и все еще не осмеливаясь дотронуться до дивного тела.

– Иди же, соверши в моем храме жертвоприношение. – Она протянула ему округлые руки.