Я осмотрел раненого юношу. Ему были нанесены действительно страшные раны, а он, казалось, относился к ним совершенно безразлично. Я зашил его раны иглой и ниткой; он обратил на это не больше внимания, чем если бы я его похлопал по плечу.
Шкура льва была настолько изрезана копьями и «сими», что в качестве трофея не представляла никакой ценности. Это была изрезанная кровавая масса грязных желтых волос. Величие и достоинство благородного зверя совершенно исчезли.
Когда мы вернулись в масайскую маньятту[26], раненого юношу заставляли есть в большом количестве сырую говядину. Затем ему дали в качестве слабительного коровью кровь, чтобы он мог опять побольше принять сырого мяса. Случалось, что и другие мораны страдали от когтей льва, но они не принимали никаких мер против инфекции, кроме того, что промывали свои раны простой водой. Позже мне пришлось видеть, как в некоторых масайских деревнях в воде отмачивается корень кустарника под названием «олкилорит». При этом вода приобретает цвет марганцовокислого калия или поташа. Кажется, этот настой применяется в качестве антисептического и, по-видимому, помогает заживлению ран.
Я надеюсь, что юноша поправился. Он, безусловно, был удостоен высоких почестей в тот день, и молодые девушки заглядывались на него с восхищением. Если он остался жив, то он наверняка без труда мог выбрать любую.
По мнению масаи, самый храбрый поступок воина — это схватить льва за хвост и удержать зверя, пока к нему не приблизятся остальные воины с копьями и «сими». Тот, кто совершит такой подвиг четыре раза, удостаивается звания «меломбуки», что приравнивается к капитану. По неписаному закону получивший это звание должен быть готов драться с любым живым существом. Несмотря на то, что среди моранов стремление получить звание «меломбуки» чрезвычайно сильно, сомневаюсь, чтобы им были удостоены более двух из тысячи.
Во время охоты мне несколько раз приходилось наблюдать, как масаи хватали льва за хвост. Удивительно, как люди, совершающие такой подвиг, выходят из него живыми.
Вспоминаю одну охоту, в которой участвовало пятьдесят, а может быть и больше копейщиков. Они обложили двух львов и львицу. Звери пытались прорваться в густые заросли, от которых их отрезали воины. Львы отступили в небольшой кустарник около высохшего песчаного русла потока. Когда это возможно, преследуемый лев бросается к такому высохшему руслу, над которым кроны кустов образуют навес. В течение нескольких минут мораны окружили кустарник и стали медленно продвигаться, чтобы уничтожить львов.
По мере того как кольцо воинов, издававших воинственные крики, сужалось, скрывшиеся львы стали рычать. Затем внезапно самый крупный лев выскочил из зарослей, пытаясь прорваться на свободу. Он представлял собой прекрасное зрелище, когда пошел по высохшему руслу. Хвост его был опущен: зверь делал большие прыжки. Он прямо шел на двух моранов, которые подняли копья, готовясь встретить нападающего льва. Однако крупный самец не проявлял никакого желания дать бой: единственно, чего он желал, — это бежать. Он сделал большой прыжок над головами обоих копейщиков, и, ударив одного из них в бок, заставил его завертеться волчком.
Другие мораны защелкали языками, выражая этим свое неодобрение тому, что оба молодых человека выпустили льва, а также тому, что лев отказался принять бой. Я часто замечал, что старые львы с самыми хорошими гривами принимают бой с большей неохотой, чем молодые львы или львицы. То же относится и к слонам. Старые слоны с замечательными клыками дерутся с меньшей охотой, чем молодые слоны — самцы или самки. Полагаю, что с возрастом к ним приходит благоразумие. Мне также кажется, что львы прекрасно распознают молодых неопытных моранов и нападают именно на них. Возможно, что это плод моего воображения, но более молодые люди проявляют колебания и неуверенность в действиях и, мне кажется, что львы это замечают.
Сужая кольцо вокруг зарослей, копейщики собирались группами, оттесняя друг друга в своем стремлении быть первым из тех, кто прольет кровь. Оставшихся двух львов уже можно было безошибочно разглядеть в кустах. Они стояли плечом к плечу, издавая отчаянный рев. Подойдя на десять ярдов к львам, мораны стали метать копья. Одно копье попало львице повыше крестца. Она рванулась с криком, выражавшим ярость и боль. На какое-то мгновение львица встала на задние лапы, ударяя по воздуху передними. В тот момент она походила на изображение на гербе. Затем она изогнулась, чтобы зубами перекусить копье, впившееся в бок. В этот миг один из моранов, бросив копье, рванулся вперед и схватил ее за хвост под самый корень. Моран никогда не хватается за кисточку на конце хвоста льва. Лев может напрячь свой хвост и сделать его жестким, как ружейный ствол, и единым ударом смахнуть человека.
Сразу же товарищи морана набросились на львицу и пустили в ход свои «сими», нанося ими страшные удары. В такие моменты копейщики доводят себя до исступления. Порой кажется, что они автоматически наносят удары ножами. Их лица теряют всякое выражение. Львица задними лапами врывалась в землю, пытаясь сделать прыжок, а державший ее за хвост моран оттягивал ее назад. Вдруг львица встала на задние лапы и передними стала наносить удары по воинам направо и налево. Хотя я видел, что удары ее попадали в цель, никто из моранов не уклонялся. Позже они сказали мне, что боли они не чувствуют в этот момент, ибо слишком возбуждены. По всей вероятности, и лев не чувствует никакой боля. Обе стороны продолжают борьбу, пока кто-то из них не падет от потери крови.
Львица медленно опускалась на землю. После этого я ничего не видел, кроме сверкающих лезвий «сими» в руках исступленных людей. Когда все кончилось, голова зверя была исполосована на мелкие кусочки. В теле львицы было по меньшей мере до десятка копий. Она напоминала залитую кровью подушку для булавок.
По шуму, который доносился с другой стороны зарослей кустарника, я определил, что с другим львом расправляется вторая группа копейщиков. Я увидел, как один из воинов встал на колени и небрежным движением уперся в свой щит. Тут же лев набросился на щит, сбив воина на землю. Лежащий воин тщетно пытался проткнуть льва копьем, в то время как зверь терзал его неприкрытое плечо. Я крикнул остальным, чтобы они отступили и дали мне возможность выстрелить. Однако мой голос потонул в диком вое моранов, кричавших фальцетом, и в низком ворчании льва, который рвал распростертого на земле человека. Я видел, как в льва впились два копья, после чего мораны набросились на разъяренного зверя с «сими» в руках.
Прежде чем лев был убит, он нанес серьезную рану одному из нападавших, помимо того, что разорвал плечо у воина, лежавшего под щитом. Я сделал все что мог для пострадавших. На телах обоих были глубокие раны от когтей и клыков зверя. Оба потеряли много крови. Когда я зашивал рану одного из пострадавших, он небрежно посмотрел на глубокие надрезы, презрительно пощелкивая языком на манер того, как это делали воины, когда первому льву удалось вырваться из кольца. Казалось, что воин думал: «какая досада!» В подобном положении белый человек буквально сходил бы с ума от боли.
Как ни странно, мне ни разу не приходилось слушать, чтобы львы своими зубами кому-нибудь ломали кости. Все раны наносились только в мышечную ткань. По всей вероятности, клыки льва расставлены достаточно широко, чтобы замыкаться вокруг костей. Однако когда лев хватает человека за плечо, нередко случается, что его клыки замыкаются в теле жертвы. Если заливать рану дезинфицирующим средством с одной стороны, то жидкость будет вытекать с другой.
Копейщики уверяли меня, что самое опасное оружие льва не его клыки или обычные когти, а рудиментарный коготь, который соответствует большому пальцу на руке человека. Этот коготь длиной в два дюйма, кривой и страшно острый, находится на внутренней стороне передних лап льва. Как правило, рудиментарные когти прижаты к лапе льва и их трудно разглядеть. Однако зверь может их выпустить и они становятся почти под прямым углом по отношению к ноге. По своей остроте эти когти не уступают шипам колючего кустарника. Одним ударом лев может таким когтем распороть живот человека, выпустив его внутренности.
