Самое время было напасть. Выйти с копьём на врага, словно юноше. И лев бесстрастно ожидал. Лев соглашался принять судьбу в честном бою, раз это так нужно охотнику. Его жёлтая шкура блестела как солнце, как зимнее восстающее солнце, под этой шкурой комами прокатывалась горделивая мощь. Всю неукротимую силу степи воплощал собой лев, все её ростки и стебельки, и могучие стволы, все её крики и стоны, и клёкот, и яростный рёв. Всё то, что согревается солнцем и поливается дождём. Надо всем этим Режущий Бивень должен был надругаться, поставить кровавое клеймо превозмогающей силы. Сверхсилы. Силы сил. Он должен был это сделать немедленно. Победить степь раз и навсегда. Однако он смотрел в грустные глаза льва и не понимал, ради чего они должны закрыться. Ради чего погаснет этот взор… У охотника есть уже лука – и даже она ему сейчас не нужна. Какое же ещё могущество он для себя ищет?.. Зачем? Копьё нетерпеливо подрагивало в его руке и не могло лететь вперёд без приказа. А тот, кто должен отдавать приказы, тот думал о львиных глазах. О том, что степь оскудеет без такой красоты – и никакое могущество человека не заменит её. Никогда не заменит.

Лев первым отвернулся и затрусил прочь. Режущий Бивень обратно взял луку. Рыжегривый услышал движение и обернулся, взмахнул хвостом, а потом невозмутимо продолжил свой путь. Он не сомневался, что человек не станет пускать свои острые палки ему в спину. Режущий Бивень натянул тетиву с новой стрелой – и не смог отпустить. Он даже не снял защитный чехол с наконечника. Лев был прав. Если он не решился напасть, глядя в глаза, то теперь уже сзади нападать недостойно.

Режущий Бивень опять отложил луку в сторону и долго рассматривал её, будто впервые видел этот изящный берёзовый изгиб, эту тугую оленью тетиву. Он обратно взял оружие в руки и неожиданно поцеловал. Или вдохнул новую душу. Ведь он сразу ошибся и потому промахнулся. Ведь стрела – это жалящая змея, это женщина. Но тот, кто её направляет, тот должен быть сильным мужчиной, иначе не будет никакого плода.

– Запомни своё новое имя, – произнёс Режущий Бивень. – Ты теперь Лук. Ты – мужчина. Направляй свои стрелы всегда прямо в цель, не забывай: ты – мужчина.

За спиной кто-то громко хрустел, поразительно громко. Охотник медленно обернулся и едва не рассмеялся.

Пушистый белый заяц, стоя на задних лапах в остатках снега, уплетал за обе щеки сосновую хвою с нависшей нижней ветки молодого деревца. Покуда сильные разбирались между собой, слабый торопливо наполнял живот у них под боком. Значит, и тот не был слабым. Нету слабых на этой земле. Есть заблудшие.

Но Режущий Бивень уже возвращался. Прямым путём.

Странные думы роились в его голове. Ему вспомнилось то последнее утро. Предрассветное раннее утро. Чёрная Ива поцеловала его и сказала: «У Режущего Бивня такие ресницы… Длинные, как у женщины». Она улыбнулась в красноватом полумраке: «Режущий Бивень – женственный охотник. Для него недостаточно только поедать мясо и спать с женой. Ему нужно что-то ещё, очень важное. Он не сможет без этого».

И она вышла из чума, ушла навсегда. И эти слова, они ведь были прощанием, она уже знала – и он почувствовал её грусть. Он не хотел подниматься с лежанки, долго-долго лежал и всё думал, изнурительно размышлял: что хотела сказать ему Чёрная Ива? Что хотела сказать?

Может быть, только теперь он это понял. Может быть. Наконец.

****

Шаман посадил девочку в центре своего большого чума, прислонил спиной к стволу сосны. Девочка немного испугана, но старается не подавать виду. Смелая.

Шаман начинает бить в бубен. С бубном в руке он ходит теперь вокруг растущего посреди его чума дерева. И вокруг Макового Лепестка. В закрытом чуме бубен гремит как слабый гром. Или вовсе как гром. На Макового Лепестка этот гром быстро подействовал: она вся расслабилась и обмякла. Закрыла глаза. Она словно спит.

Шаман останавливается, перестаёт бить в бубен, глядит на девочку.

– Маковый Лепесток теперь спит, - произносит шаман и снова бьёт в бубен, с боем идёт вокруг спящей девочки по кругу, по движению солнца. Сделав четыре круга, опять останавливается:

– Маковый Лепесток долго уже проспала. Зиму всю проспала, и весну проспала, и лето тоже проспала. Осень теперь. Маковый Лепесток стала старше. Маковый Лепесток уже взрослая.

И вновь шаман бьёт в бубен, делает ещё четыре круга. Потом повторяет:

– Осень теперь наступила. Маковый Лепесток уже взрослая. Что она видит, проснувшись? Может она говорить?

Маковый Лепесток неподвижна, расслаблена, кажется, будто и нет здесь её, бродит душа вдалеке, но вопрос всё же услышала, отозвалась. «Да», - едва прошептала, но шаман близко стоит, прямо к ней наклонился, услышал. Опять с боем пошёл, опять свои четыре круга выделывает. Прошёл круги, вновь остановился напротив девочки:

– Что видит теперь Маковый Лепесток, когда осень, когда она взрослая?

Молчит Маковый Лепесток, будто не слышала. Шаман к ней поближе нагнулся. Вдруг – всхлип. Всхлипнула девочка, потом снова. Но глаза не раскрыла. Плачет во сне.

Шаман с боем пошёл, четыре круга сделал, остановился. Вопрос повторяет:

– Что видит теперь Маковый Лепесток?

Тишина. Громкий всхлип. И вдруг слабый голос:

– Дым. Пахнет дымом.

– Что ещё? – не терпится шаману.

– Волны… вода… всюду ночь.

– Кого видит Маковый Лепесток?

– Отец лежит без движения… Отец без движения… Отец… – опять громкие всхлипы, девочка плачет – и тогда шаман снова бьёт в бубен, идёт снова свои круги. Затем новый вопрос:

– Теперь день наступил. Маковый Лепесток видит солнце. Что ещё она видит? Кого?

Она подняла кверху голову, глядит на воображаемое солнце, но глаз не раскрыла, во сне глядит. Покачивает головою, не щурится, будто солнце какое-то слабое, будто совсем не слепит. «Ай-яй-яй», – шаман сам покачивает головой, словно сам с нею вместе тоже видит это хилое светило, с которым что-то случилось серьёзное, что-то плохое, но кто-то же всё-таки остался, шаман хочет знать, кто остался, кто будет там рядом с Маковым Лепестком, кого она видит?

Молчание. Тишина. Шаман застыл, не шелохнётся, выжидает ответа, а девочка вдруг снова всхлипывает. И опять. Плачет девочка. Что-то совсем плохое там происходит. Шаман спохватывается. Стукнул в бубен, пошёл, не торопится.

– Ещё день прошёл, ещё ночь прошла. Снова день наступил. Что теперь видит Маковый Лепесток?

Девочка опять подняла голову кверху, опять что-то разглядывает во сне. Не разглядела. Голову опустила, совсем в землю уставилась.

– Нету солнца по-прежнему, - говорит еле слышно, - один чёрный дым… Все погибли, наверное, - всхлипнула. Плачет.

Бьёт бубен. Заглушает плач. Идёт шаман четыре круга. С боем идёт. Остановился. А девочка всё плачет. Тогда снова четыре круга пошёл, гулко бьёт бубен, не слышен плач, остановился шаман. Спрашивает:

– Новый день наступил. Что видит Маковый Лепесток?

Не отвечает. Как плакала, так и плачет, по-прежнему плачет. Не дождался ответа шаман, дальше с боем пошёл, ещё четыре круга сделал, остановился.

– Закончился день. Ночь теперь. Что делает Маковый Лепесток?

– Плачет, - отвечает вдруг девочка. – Маковый Лепесток плачет. Плохо ей.

Понятно, что плохо. Вроде бы как уже надо прекращать это дело шаману, понятно, что ничего не добьётся, ничего путного, но упрямый Еохор, он должен знать, кто останется, должен выведать, обязательно должен, потому снова по кругу пошёл, потому опять бьёт в свой бубен. Четыре круга бьёт, и дальше, семь, и целых девять даже, теперь только остановился.

– Утро настало. Видит ли солнце Маковый Лепесток?

– Нет, не видит.

– А что она видит?

– Темно… будто ночь продолжается… дымом пахнет… холодно… очень холодно, - девочка начинает дрожать, будто вся в лихорадке, будто в сильном ознобе – шаман снова бьёт в бубен, обходит четыре круга, чтобы после сказать:

– Этот день тоже прошёл. И ночь прошла. И ещё день прошёл. И опять ночь. Видит ли звёзды Маковый Лепесток?