Несмотря на то что пастухи частенько принимали Бенедикта за дикого зверя, слава о его святости и мудрости в конце концов разрослась настолько, что его упросили спуститься из своей недосягаемой норы. Он основал монашескую обитель в Субиако, а в 530 году переселился оттуда в МонтеКассино под Неаполем, где учредил величайший монастырь из всех, что когдалибо видел свет.
Как свидетельствует его агиограф св. Григорий, житие Бенедикта изобилует чудесами. Когда однажды ночью он встал и молился у окна, его посетило видение, в котором всё мироздание было словно собрано в одном солнечном луче и в такой ипостаси предстало перед его взором: для того, кому явлен свет предвечный, все сущее есть этот свет; а стало быть, любую точку вселенной можно увидеть из любой другой.
Эмблемой св. Бенедикту служит ворон.
15. ИРЛАНДСКАЯ РОЗА
Нашли нас с Береникой ранним утром 19 августа, в день св. Себальда Нюрнбергского, у которого просят защиты от природных воздействий. Мы лежали без сознания, все в зеленом иле, на насыпи Нижнего резервуара Белфастского водохранилища, в сотне ярдов от дома дяди Селестина.
Во время расспроса, последовавшего, когда мы пришли в чувство, мы заявили, что, почувствовав себя плохо от застольного чревоугодия, пошли к водохранилищу подышать свежим воздухом и, застигнутые приступом тошноты, свалились в воду. Ложью мы это не считали: поскольку, естественно, были еще не очень уверены, куда попали, и любая байка казалась подходящей. Селестин, разумеется, всем своим видом показывал, что верит в нашу выдумку, хотя мы подозревали, что он знает правду.
Нас развели по домам и уложили в постель. Не знаю, как Береника, но я несколько недель пролежал в лихорадке, не в силах различать измерения пространства. Я лежал на спине, и потолок спальни превращался в необычайно интересную территорию, где увеличенные выщерблины и шишки можно изучать, словно карту. Мысленно я превращался в своего миниатюрного антипода и бродил по этой местности, часами исследуя расселины или бесконечно долго пересекая лунное море.
Время от времени комнату заливало янтарное свечение, словно я разглядывал ее сквозь целлофановую обертку бутылочки “Лукозейда”[14]. Тени от мира за окном играли на решетчатом с розами узоре обоев, превращая их в приключенческий сериал. В изощренном сюжете каждому лепестку была отведена своя роль. Разыгрывались великие сражения, в которых ирландцы, закамуфлированные ползучими цветами и листьями, не всегда оказывались проигравшей стороной.
Не могу здесь не вспомнить, что советовал Леонардо художникам. Присмотритесь, говорил он, к стене, покрытой пятнами сырости. Вы увидите в них подобия божественных ландшафтов, украшенных горами, руинами, камнями, обширными долинами; и еще увидите битвы и жестоко сражающиеся странные фигуры. Ведь такие стены сродни звону церковных колоколов, в чьих переливах можно различить любое из существующих слов.
Порой, когда день клонился к вечеру, углы комнаты наполнялись чьим-то невидимым присутствием; под кроватью таилось нечто, непостижимое сознанием. В сумеречной приграничной зоне, которая еще не есть сон, я чувствовал, как на мое тело наваливается безликая тяжесть, а кожу усеивают непомерно плотные мурашки. Я слышал голоса.
У меня начался сомнамбулизм. Мне снилось, что я брожу среди колоннад огромного собора, где угасает эхо органной музыки, или заблудился в городе, мало похожем на тот, где я жил. Некоторые кварталы казались знакомыми, но потом я понял, что они взяты из городов, о которых я читал в книгах. Часовни, минареты, золотые молельные дома — всё было фальшивое. Я бежал от них, преследуемый божками с собачьими головами.
Я просыпался где-нибудь на кухне, босой на холодной плитке, или же сознание возвращалось, когда я мучительно искал выход в задней стенке платяного шкафа. В одну из таких ночей я очнулся на полу в своей спальне. Постель и матрас были стянуты на пол. И тогда, на оголившейся металлической сетке, я увидел изображение какой-то святой. В одной руке она держала меч, в другой — цепь, на которой у ее ног сидел небольшой демон. Как выяснилось, мать спрятала этот образ под матрасом, чтобы защитить меня, поскольку это была св. Димпна[15], покровительница лунатиков — и сумасшедших.
16. Белоснежный
Христианка Димпна была дочерью языческого владыки ирландской области Ориэл. Ее красавица-мать безнадежно заболела. На смертном одре она взяла с мужа клятву, что он никогда больше не свяжет себя узами брака, если только не встретит женщину, в точности похожую на нее. После ее смерти король разослал гонцов по всей стране, чтобы найти себе такую невесту. Поиски оказались бесплодными, но по возвращении гонцы заметили, что Димпна — живой портрет покойной королевы. Волосы у нее были цвета воронова крыла, а кожа белая как снег — как у ее матери. Король взял себе в голову, что должен жениться на собственной дочери. Она же отвергала все его ухаживания.
День и ночь он изводил ее. В отчаянии Димпна обратилась за помощью к своему исповеднику, преподобному Герберену. Энергичный священник организовал ей побег, взяв в попутчики королевского шута и его жену. Под видом бродячих актеров эти четверо сели на корабль и спустя некоторое время достигли берегов Фландрии. Там они странствовали, пока не оказались в селении Гел, неподалеку от Антверпена. Ночь они провели на постоялом дворе. На следующий день, углубившись в лес, беглецы обнаружили молельню, посвященную св. Мартину. Они построили скит и жили себе счастливо в служении Господу.
Но король не прекратил преследовать дочь. Спустя один год и один день люди из его окружения прибыли в Гел и остановились в той самой гостинице. Когда на следующий день они расплачивались за постой, хозяин заметил, что как-то раз уже видел похожие монеты у прекрасной дамы с попутчиками. Вскоре Димпну выследили. Слуги короля послали за королем.
Когда он прибыл, то распорядился обезглавить Герберена. Затем он снова предложил Димпне брачные узы, и она снова отказала ему. Поэтому король приказал своим людям обезглавить и ее. Когда же они заколебались, он отрубил ей голову собственноручно. Свидетелями этой двойной мученической смерти, которая случилась 30 мая 600 года, стали шут и его жена, спрятавшиеся в чаще, где они занимались собирательством диких трав. Шут сочинил о жизни Димпны балладу, которая и донесла до нас эту историю.
Несколько столетий спустя некий дровосек прилег поспать под дубом. Во сне ему явилась Димпна и сказала, что он спит на ее могиле. Когда землю раскопали, то обнаружились два саркофага из белого мрамора, в которых покоились останки Димпны и Герберена.
Мощи перенесли в Гел. Вскоре случилось и первое чудо: плотник, сооружавший кровлю церкви Св. Димпны, по нерасторопности отрубил себе большой палец; но стоило ему произнести имя святой, и палец немедленно прирос обратно. На руке не осталось даже следа от раны.
На другой день перед мощами святой положили женщину, одержимую бесом. В течение последующего часа она изрыгнула несколько пуговиц, бусин, гнутых булавок, клубков волос и сгустков крови. К полуночи конвульсии прекратились, все увидели, что теперь женщину можно освободить от оков, и вскоре к ней вернулись ее прежние способности. И с тех самых пор всякий пришедший к усыпальнице Димпны с душевным расстройством, как правило, исцелялся; ведь мученическая смерть Димпны стала триумфом над безумной похотью отца, которую олицетворяет демон на ее образе.
Любопытно, что чудотворная картина, найденная мной на кровати, изображает Димпну белокурой. В моих «Житиях» у нее черные волосы.
17. ГУСТО-КРАСНЫЙ
Вопрос о цвете волос св. Димпны сразу же напомнил мне о причудливом деле ” Союза рыжих”, и я взял из своего прикроватного книжного ящика “Приключения Шерлока Холмса”, чтобы освежить в памяти некоторые из наиболее красочных мест повествования. Просматривая его страницы, я вновь увидел центральный персонаж рассказа — разорившегося ростовщика Джабеза Уилсона, облаченного в “мешковатые серые брюки в клетку, не слишком опрятный расстегнутый черный сюртук и темный жилет с массивной цепью накладного золота, на которой в качестве брелока болтался просверленный насквозь четырехугольный кусочек какого-то металла”. Я отметил “поношенный цилиндр и выцветшее бурое пальто, тут же на стуле” и “пламенно-рыжие волосы” этого человека. И когда я заново переживал наслаждение от изощренности преступного рассудка, создавшего фиктивный «Союз» из этой, капалось бы, не особенно примечательной черты, в дверь спальни постучали.
