Я воспользовался возможностью изучить эту личность поближе. В кости он был узковат, но при этом очень складный и плотный, примерно пяти футов шести дюймов ростом, с загорелым орлиным лицом, цепкими голубыми глазами и копной курчавых каштановых волос, тронутых сединой на висках. Его можно было принять за пятидесятилетнего бодрячка. Явился Витгенштейн во фланелевых брюках, фланелевой рубашке со свободным воротом и в кожаном пиджаке; таково, как я узнал позднее, было его представление о парадном костюме. Он был очень опрятен, и его коричневые туфли блистали свеженаведенным лоском. Довольно молчаливый, впечатление он тем не менее производил исключительное. Ел он не поднимая головы и занимаясь каждым компонентом трапезы поочередно: сначала горох, затем морковь и, наконец, картофель. К мясу он не притронулся, не пригубил вина, зато воды выпил изрядное количество.

Отужинав, он уже поднялся, чтобы выйти из-за стола, когда мне случилось привлечь его внимание к тому приятному совпадению, что день его рождения приходится на праздник св. Клета, третьего папы римского. Его глаза цвета незабудки обратились ко мне; он сел и налил стакан воды. Вы знаете Клета? спросил он. Или, вернее, Анаклета?

Я ответил, что окрещен Селестином, в честь Целестина V, и довольно сносно знаком со списком пап.

А, Целестин, откликнулся он, святой-покровитель переплетчиков. Вы, конечно, знаете, что существование Анаклета подвергалось сомнению, поскольку его имя — это греческое прилагательное, означающее «непорочный»; а святой апостол Павел в “Послании к Гиту” оговаривает, что епископ должен быть “непорочен… не пьяница… не корыстолюбец… держащийся истинного слова”. Поэтому скептики считают, что «Анаклет» — не более чем словесная конструкция. Интересная загадка, не правда ли?

Ведь язык полон ловушек, продолжал Витгенштейн, и “есть много и непокорных, пустословов и обманщиков”. И далее, если мне не изменяет память, Павел цитирует парадокс о критском лжеце: “Из них же самих один стихотворец сказал: “Критяне всегда лжецы””.

Витгенштейн чинно поклонился и на прощание заметил: “С другой стороны, то, что вообще может быть сказано, может быть сказано ясно”[20].

28. ВЕРМИЛЬОН

В течение нескольких последующих недель мы с Витгенштейном заметно сблизились. Я узнал, что садовником он работает исключительно на общественных началах, поскольку жалованья за свои труды не получает. Ему нравится, говорил он, время от времени посадовничать: так он отдыхает, когда устает от другого своего занятия — философствовать; я не мог сказать наверняка, что было времяпрепровождением, а что — профессией. Садоводством он впервые занялся в 1920-м, у монахов Гюттельдорфской обители в Вене, спустя некоторое время после освобождения из лагеря для военнопленных при главном бенедиктинском аббатстве в МонтеКассино; тут до меня дошло, что, будучи австрийцем, он сражался на стороне немцев.

Работать с чем-то растущим полезно для души, говорил он на безупречном английском. Это способствует сновидениям.

Тут он рассказал мне один сон, который видел зимой 1919 года, когда еще сидел в лагере.

Была ночь, и очень холодная. Я стоял у какого-то дома с сияющими окнами. Подошел к окну и заглянул внутрь. Там, на полу, я заметил удивительной красоты молитвенный коврик, такой, что мне немедленно захотелось рассмотреть его поближе. Я хотел открыть дверь, но на меня бросилась змея, не давая войти. Я подошел к другой двери, но и там на меня кинулась змея и преградила дорогу. Змеи появлялись и в окнах, пресекая все мои попытки приблизиться к коврику. Тут я проснулся.

Когда Витгенштейн спросил, что, по-моему, может означать этот сон, я поинтересовался, не вспомнит ли он точную дату. Точно он не скажет, но, думается, это были первые числа ноября. Могло ли это быть третье, спросил я. Он считал, что эта дата вполне правдоподобна. Тогда я заметил, что третье ноября — день поминовения испанского епископа св. Пирмина, которого просят о защите от змей, потому что, спасаясь от преследований мавров, он очутился на острове Райхенау, откуда изгнал всех ползучих гадов. Впоследствии он основал первый монастырь на германских землях. Эти события, как мне казалось, совершенно явственно связаны со сновидением Витгенштейна, и я предложил возможное толкование, вот оно.

Дом сияющего света — это монастырь Райхенау, молитвенный коврик — его святилище; либо так, либо это мавританский коврик. Змеи — отпрыски дьявола, который пытается закрыть доступ в дом молитвы; либо так, либо это мавританские мечи. Пирмин — это Витгенштейн, бегущий от войны и нашедший пристанище под стенами МонтеКассино, чьи окна всегда ярко освещены; либо так, либо Пирмин — это св. Патрик.

Это необычайно интересно, сказал Витгенштейн, прошу вас, продолжайте. Я ответил, что этим мое толкование ограничивается. Тогда, предложил Витгенштейн, позвольте пересказать вам сходное сновидение, которое могло бы пролить некоторый свет на тему нашей беседы. В начале декабря 1920 года точную дату я не вспомню, так что, пожалуйста, не спрашивайте — мне приснилось, что я священник. В передней моего дома помещался алтарь, справа от алтаря начиналась лестница. Это была внушительная лестница, покрытая дорожкой цвета венецианского кармина, крови Иоанна Крестителя, весьма похожая на ту, что была в моем прежнем доме, Палэ-Витгенштейн на венской Аллеегассе. У подножия алтаря, частично покрывая его, лежал восточный ковер. Еще несколько предметов и регалий культа помещались на алтаре и рядом. Одним из них был жезл из благородного металла.

Здесь Витгенштейн сделал паузу, чтобы собраться с мыслями.

29. НЕБЕСНАЯ ТВЕРДЬ

Но произошло ограбление, продолжил Витгенштейн. Слева вошел вор и украл жезл. О происшедшем пришлось сообщить в полицию, оттуда прислали своего сотрудника, который попросил описать жезл. В частности, из какого он металла? Я не мог ответить; я не мог даже сказать, был ли он серебряный или золотой. Тогда полицейский поинтересовался, существовал ли жезл вообще. Тут я начал осматривать прочие части оформления алтаря и заметил, что ковер это молитвенный коврик. Мое внимание привлекла кайма коврика. Она была того оттенка голубого, что известен у колористов как “небесная твердь”, и резко контрастировал с пунцовым, прекрасного вермильонного цвета, центром. Чем дольше я взирал на коврик, тем сильнее он светился и притягивал меня. Не помню, тогда я проснулся или нет. Что, по-вашему, закончил Витгенштейн, означает этот сон?

Я ответил, что, по моим сведениям, ковер иногда интерпретируется как символический образ сада, потому что в его узорах можно увидеть существующие или мифические цветы, деревья, животных и птиц, и, поскольку при таком материале копия не слишком реалистична, условные черты, изображаемые ковром, принадлежат саду души. Что касается жезла, то мне не хотелось указывать на явную параллель с жезлом Моисея, который превращался из жезла в змея и из змея — в жезл; вообще-то, это вполне мог быть и садовый инструмент. Я напомнил Витгенштейну, что эмблемой св. Фиакра, покровителя садовников, а также извозчиков, является посох или жезл, которым он чудесным образом вспахал земли больше, чем смог бы при помощи лошади и плуга.

Кроме того, жезл вполне может оказаться и посохом пилигрима, ведь Фиакр — один из многих ирландских святых, которых странствия забрасывали во все уголки Европы; в особенности думается мне о св. Галле — покровителе птиц, часов с кукушкой и Швейцарии, — изгнавшем из одной девушки злого духа, который вылетел у нее изо рта в виде черного дрозда. Не обошел я вниманием и Димпну, святую-покровительницу одержимых бесами, ведь в тот день, 15 мая, был ее праздник. Что касается Витгенштейна, то его тоже можно было назвать пилигримом; изгнанником он был наверняка.

Витгенштейн задумчиво кивнул. Вы правы, сказал он, порой у меня возникало желание не принадлежать ни к одной из наций. И бывали моменты, когда я чувствовал, что вот-вот сойду с ума. Возможно, вы не удивитесь, если я скажу, что мне довелось посадовничать и в городке Гел, где, как вам известно, расположен храм Св. Димпны с ее мощами. Меня весьма интересовал гельский метод культивации трав, который играет там важную роль в процессе лечения душевнобольных. Более того, мне хотелось изучить систему администрирования, которая почти или даже вовсе не ограничивает свободы своих подопечных, полагаясь вместо этого на невидимые узы человеческого общества. Я пробыл в Геле всего день или два, когда, прогуливаясь с одним из врачей, повстречал на обычной дороге некогда опасного маньяка, жившего в коттедже неподалеку, и он нес на руках ребенка, словно заправская няня. Было видно, со сколь великой заботой исполняет он свои бескровные обязанности, а доктор заметил, что подобные занятия доставляют этому умалишенному несравненное наслаждение.