Стоял ясный день. Дали затянулись синей дымкой. За широкой равниной, там, где шоссе сворачивало и шло вдоль русла реки, Стивенс увидел магазин. Обычно он пустовал, но сейчас возле него виднелись сбившиеся в кучу легковые автомобили с откидным верхом, оседланные лошади и мулы, фургоны, владельцев которых он знал по именам. Они тоже знали его, из года в год голосовали за него и называли просто по имени, несмотря на то, что совсем не понимали его, точно так же как не понимали смысла и значения висевшего на его часовой цепочке маленького золотого ключика с тремя вычеканенными на нем греческими буквами «пси», «каппа», «бета»— символа старейшей всемирной студенческой корпорации.

Оказывается, покойник лежал не в магазине, а на расположенной неподалеку мельнице, перед распахнутой дверью которой чистые воскресные комбинезоны, белые рубашки, обнаженные головы и обожженные солнцем шеи, окантованные тонкой белой полосой бритые ради субботы затылки сгрудились молчаливой плотной массой. Они раздвинулись, чтобы пропустить его. Внутри стояли стол и три стула, на которых сидели два свидетеля и следователь.

Стивенс обратил внимание на мужчину лет сорока, державшего в руке чистый рюкзак из грубой мешковины, сложенный так, что он походил на книгу, и юношу, на лице которого были заметны следы усталости и какого-то безграничного удивления.

Лонни Гриннап, укрытый стеганым одеялом, лежал на низенькой платформе, к которой была привернута болтами небольшая мельничная установка. Стивенс пересек комнату, поднял уголок одеяла, взглянул в лицо утопленника, опустил одеяло и повернулся, собираясь возвратиться назад в город, но вдруг передумал. Он двинулся сквозь толпу выстроившихся вдоль стены мужчин со шляпами в руках, слушавших внимательно показания свидетеля — молодого парня, рассказывавшего усталым, неуверенным голосом о том, как было дело. Стивенс понаблюдал, как следователь подписал свидетельство о смерти Лонни — случайной смерти, как он сунул авторучку в карман, и в эту минуту понял, что в город не поедет.

— Кажется, все, — сказал следователь и глянул на распахнутую дверь. — Все в порядке, Айк. Можете его забрать теперь.

Стивенс вместе с другими отодвинулся в сторону и подождал, пока четверо мужчин не подошли к мертвому телу.

— Айк, это вы будете его хоронить? — спросил он. Старший из четверых взглянул на Стивенса вопросительно.

— Да. Он держал у Митчела в лавке деньги на свои похороны.

— Значит, ты, Поусе, Метью и Джим Блейк? — спросил Стивенс.

На этот раз еще один посмотрел на него с недоумением и некоторым нетерпением и заявил:

— Да, мы добавим, если не хватит.

— Я тоже могу помочь, — сказал Стивенс.

— Спасибо, не надо, хватит своих, — отрезал тот. Тут подошел следователь и проговорил раздраженно:

— Ну, все в порядке, мальчики. Двигайте. Пропустите-ка их.

Стивене вместе с другими снова вышел под палящие лучи солнца. Теперь у дверей мельницы стоял фургон, которого прежде не было. Задний борт откинут, внутри устроено ложе из соломы. Вместе с другими Стивенс стоял, сняв шляпу, и смотрел, как четверо мужчин вынесли из-под навеса завернутое в одеяло тело и потащили к фургону. Два-три человека из толпы двинулись им навстречу, чтобы помочь. Стивенс также пошел вперед и тронул за плечо молодого парня-очевидца, на лице которого все еще сохранялись следы усталости и недоумения.

— Вы вплавь добрались до лодки, еще ничего плохого не подозревая? — спросил его Стивенс.

— Совершенно верно, — ответил тот. Он заговорил вначале спокойно: — Я переплыл речку, взял лодку и начал грести обратно. Я знал, конечно, что там, на перемете, что-то есть. Я же видел, как рвет шнур.

— Вы хотели сказать, что лодку привели вплавь?

— Сэр? — не понял тот.

— Вы вплавь привели лодку к берегу? Вы подплыли к ней, взяли ее на буксир и вернулись вместе с ней вплавь? Так?

— Нет, сэр! Я влез в нее и начал грести. Я ничего не знал! Я видел, как рыба...

— Чем же вы гребли? — спросил Стивенс. Юноша вопросительно уставился на него.

— Так чем же вы гребли? Руками?

— Как чем? Кормовым веслом! Я взял весло в лодке, начал им грести к берегу и все время видел, как они шуруют в воде. Они не хотели его отпускать. Они вцепились в него и не отпускали, даже когда мы начали вытаскивать его из воды. Они его пожирали! Рыбы! Я знал, что черви едят трупы людей, но чтобы рыбы... А они ели! Конечно, мы думали вначале, что на крючке большая рыбина, а это был он! Никогда в рот больше не возьму ни кусочка рыбы. Никогда!

Казалось, прошло не так уж много времени, однако полдень куда-то исчез, испарился, прихватив с собой часть июльской жары. Снова, уже сидя в автомашине, рука на ключе зажигания, Стивенс смотрел на готовый тронуться фургон. «Тут что-то не так, — подумал он, — что-то нечисто. Тут что-то есть еще, чего я не заметил, пропустил, да и другие тоже. А может, еще не все кончено и следует ждать продолжения».

Фургон сдвинулся с места и покатил через пыльную насыпь на шоссе; два человека сидели на козлах, а еще двое ехали верхом на мулах. Рука Стивенса повернула ключ зажигания, и автомобиль рванулся с места. Набирая скорость, машина обогнала фургон.

Проехав с милю по шоссе, он свернул на грунтовый проселок в сторону возвышавшихся вдали холмов. Дорога начала медленно подниматься вверх, солнце то появлялось, то вновь скрывалось за гребнями холмов. Оно медленно садилось. Вскоре дорога разветвилась. У развилки стояла небольшая церквушка, только что выбеленная, без колокольни, рядом с ней виднелась группа разбросанных там и сям дешевеньких, без всякой ограды мраморных надгробий и несколько холмиков земли, обведенных по краям выстроенными в ряд перевернутыми стеклянными банками, глиняными горшками или половинками кирпичей.

Он не стал раздумывать. Подкатив к церквушке, он повернул машину в сторону развилки, образованной шоссе и грунтовой дорогой, по которой только что ехал, повернул туда, где она сворачивала и исчезала за поворотом. Он слышал, как из-за поворота раздается громыхание фургона, еще до того, как фургон показался, но тут его заглушил грузовик. Затянутый сверху брезентом, он спустился на большой скорости с холма позади церквушки и пронесся мимо, притормаживая.

Выскочив у развилки на шоссе, грузовик встал, и Стивенс снова услышал громыхание фургона, а потом увидел и сам фургон с четырьмя сопровождающими, в сумерках огибающий поворот. Какой-то человек выпрыгнул из кабины грузовика и встал у дороги. Стивенс узнал его. Тайлер Белленбах — фермер, имевший репутацию человека решительного и опасного. Местный уроженец, он провел несколько лет на Западе и вернулся назад, волоча за собой, словно зловонный шлейф, слухи о деньгах, которые якобы он выиграл в карты. Он женился, купил землю и больше в карты не играл, а в течение ряда лет закладывал свой урожай на корню, а на вырученные деньги скупал у других еще не убранный с полей хлопок. Это как раз он сейчас стоял у фургона, высокий, запыленный, и что-то говорил — без жестикуляции и не повышая голоса — людям в фургоне. Потом рядом с ним появилась еще одна фигура в белой рубашке, этого человека Стивенс не успел как следует разглядеть.

Его рука опять легла на ключ зажигания, машина, рыча, рванулась с места. Он включил фары, на полном ходу выскочил на шоссе и подъехал сзади к фургону. Человек в белой рубашке вскочил на подножку его автомобиля, что-то крича, и тут Стивенс узнал и его: младший брат Белленбаха, пять лет назад уехавший в Мемфис, где он, по слухам, служил в наемных войсках, охраняя текстильную фабрику, когда рабочие объявили забастовку. Последние два-три года он жил у своего брата, скрываясь, как говорили, не от полиции, а от своих же мемфисских дружков. Здесь его имя часто фигурировало в полицейских протоколах, составленных после драк и скандалов на танцах и вечеринках. Как-то два представителя власти его усмирили и бросили в тюрьму, где по субботам он, напившись пьяным, хвастался своими прошлыми похождениями или проклинал судьбу а своего старшего брата, заставившего его работать на ферме простым батраком.