Знакомая улица, по которой осенний ветер гонит сухие кленовые листья. Школьников уже не видно. Хотя вон бежит один, размахивая портфелем. Витя тоже побежал. До школы — один поворот. Мальчик завернул за угол — и вдруг остановился.

Ломали знакомый дом.

Он уже давно стоял, готовый к сносу, — старый двухэтажный домишко с облупленной штукатуркой, с окнами, забитыми листами жести. Витя каждый день ходил мимо него в школу и из школы, ему казалось, что домик закрыл глаза и спит. Отдыхает от жильцов. Он был похож на старичка, которого покинули все родные, разъехались кто куда, а его оставили доживать век одного. И вот он дремлет, вспоминает руки, которые изрисовали его стены рожицами и танками, ноги — много-много ног, которые истерли ступеньки его крыльца.

А теперь около домика рычали два экскаватора. К одному из них на тросе был прикреплен чугунный шар. Экскаваторщик, молодой парень с серьезным, румяным лицом, высунувшись из кабины, двинул, не глядя, какой-то рычаг, шар на тросе сделал мах назад, потом вперед — и с силой ударил в стену. По стене прошла широкая трещина. Шар снова качнулся — назад, вперед, удар — трещина стала еще шире, и вдруг угол дома рухнул, подняв облако пыли.

Витя увидел внутренность дома — блеклые голубые обои с синими квадратами и квадратиками. Должно быть, здесь когда-то висели картины или фотографии. Белый потолок со шнуром от бывшей лампы...

...Бум! — снова глухо ударило в стену чугунное ядро.

Витя зажмурился. Он понимал, что это всего только дом, неодушевленный предмет, что ему не больно. Отчего же самому Вите вдруг стало больно? Словно это по нему били чугунным ядром. В ожидании каждого следующего удара он весь напрягался и задерживал дыхание.

Когда он открыл глаза, передней стены дома уже не существовало — она превратилась в пыльную груду щебня. Мимо шли прохожие. Некоторые останавливались и тоже смотрели, как рушат дом. Какие-то кошки бродили между экскаваторами. А одна — черная, с белой грудкой и белыми лапками — не бродила, как другие, а неподвижно сидела в сторонке.

— Мальчик! — сказала женщина с коляской. — А ты почему не в школе?

Витя растерянно на нее посмотрел и побежал.

Вот она — школа. Он открыл дверь и очутился в пустом вестибюле. Когда вокруг толпятся ребята из своего и из других классов — тогда не страшно. А сейчас — страшно. Он весь сжался и шмыгнул в гардероб.

Там на скамеечке сидела и вязала тетя Катя, добрая старушка. Она Витю почему-то всегда жалела. Когда другие опаздывали, она их ругала, а Витю — никогда.

— Что ж ты? — только и сказала она. — Пораньше, милок, просыпаться надо. Уж пять минут, как звонок прозвенел. Дуй наверх поскорей, пока завуч не увидела...

Он тихонько постучался в дверь своего класса и несмело вошел. Ученики, все, как один, подняли головы от своих тетрадок и посмотрели на него. Он опустил голову.

— В чем дело? — негромко, но сердито произнесла Галина Григорьевна.

Она требовала от своих учеников четкости, быстроты, активности, сообразительности. А Снежков был ученик слабый и вялый. В субботу она поставила ему двойку по чтению. Потому что не следил за работой класса. Витал где-то! Всегда он витает. И ничем это из него не выбить, ну, ничем!

— Я тебя спрашиваю, почему ты снова опоздал? — сказала учительница. — Ты что, надеялся прогулять контрольную?

— Там дом ломают, — объяснил Витя.

— Ну и что?

Он молчал.

— Потрясающе! — сказала учительница. — Просто — верх всего! Мы тут пишем контрольную, а он любуется, как ломают дом! Тихо! Все работать! — прикрикнула она на учеников, которые оживились и захихикали. — Садись, решай второй вариант! И помни: для тебя эта отметка будет решающей!

— Кс-кс-кс! Куда же он подевался, этот старый разбойник?

Константин Иванович заглянул под кровать, потом подошел к окну и выглянул во двор.

— Все ясно. Опять удрал через форточку. Ах ты, Черныш, Черныш, отчаянная голова! Попадешь ты когда-нибудь под машину.

Константин Иванович, или дядя Костя, как звали его знакомые, поскрипывая протезом, тяжело прошел на кухню, открыл дверцу холодильника, достал оттуда замороженное филе трески, настрогал острым ножом тонкие ломтики и положил в кошачью миску, стоящую под плитой.

Дядя Костя относился к своему коту вроде как к человеку. Да и правду сказать, очень одинок был дядя Костя с некоторых пор. С тех самых пор, когда выселили его из старого дома, в котором прожил он двадцать с лишним лет, и дали вот эту отдельную квартиру со всеми удобствами. Другим жильцам старого дома дали квартиры в отдаленных районах, а ему, как инвалиду войны, — неподалеку, вот здесь, на Оружейной улице.

Старая квартира была на редкость дружная. Дядя Костя был там для всех родным человеком, и для него соседи тоже стали вроде родственников. Своих-то у него никого не осталось... Дни рождений, свадьбы, праздники — всегда вместе. А сколько детишек понарождалось за двадцать-то с лишним лет. Где они? Редко, когда открытку поздравительную пришлют. А чтобы зайти, навестить — так это еще реже. Да и то сказать: пока доберешься — сколько времени потратишь. У всех дела, работа, учеба. Что ж обижаться? Он бы и сам кое-кого навестил из старых друзей, да последнее время совсем ему стало трудно ходить: нога, сердце...

Однако в глубине души дядя Костя был убежден, что не высели их всех из старого дома — болезни еще долго не давали бы о себе знать. Тосковал дядя Костя на новом месте. Потому и не любил свою квартиру, жил в запустении, даже занавесок на окна не повесил. Лампа, и та валяется под кроватью, завернутая в газету.

А ведь дядя Костя — на все руки мастер, он и слесарь, он и плотник, и краснодеревщик. Да что! Он и телевизор отремонтирует, и часы починит. В старом доме все знали: чуть что — к дяде Косте. Он даже ворчал порой: не дадут отдохнуть человеку после работы.

А тут, на новом месте, никому он не нужен. Что ж, не зовут, и не надо.

А как на пенсию вышел — совсем одиноко стало. Сам виноват: не завел семьи. Не мог забыть ту санитарку, фронтовую свою любовь.

Тогда, в сорок третьем, погрузили сержанта Костю Березкина в санитарный поезд и увезли за Урал, в тыловой госпиталь. И уж больше он не встречал свою санитарку.

А она и теперь, как живая, стоит перед его глазами: стройная, синеглазая, светлые кудряшки из-под пилотки...

— Да куда же он, на самом деле, подевался, котище?..

Черныш частенько удирал из дому, бродил всю ночь по кошачьим своим делам, но не было еще случая, чтобы он не вернулся раным-рано, еще до света, за своей порцией рыбы.

Дядя Костя взял старенькую хозяйственную сумку и отправился в магазин. Перед уходом он пошире открыл форточку на случай, если Черныш вернется.

Ближний гастроном находился не очень близко — за два квартала. Дядя Костя медленно ковылял, тяжело опираясь на палку. Ветер гнал по улице кленовые листья. Накрапывал дождик. Нехорошо было на душе у дяди Кости. Он все поглядывал по сторонам — не выскочит ли ему навстречу черный кот с ошейником. Зная непоседливый характер кота, дядя Костя приладил ему ошейник и вывел на нем адрес — авось добрые люди приволокут кота по месту жительства, если сам не найдет дорогу.

В гастрономе дядя Костя запасся продуктами дня на три: много ли им надо вдвоем с Чернышом? Купил папирос и пошел потихонечку назад. Приобрел в киоске газету, посидел на скамеечке, почитал. Не хотелось возвращаться в пустую, неприбранную квартиру, а куда еще пойдешь? Только ведь и под дождем не просидишь. Простынешь, а ухаживать некому.

Дядя Костя вздохнул и пошел дальше. Вот и знакомый двор. Знакомый, а не родной. И окно на втором этаже не родное, так, окно и окно. На лестничной площадке перед дверью — звонок. Редко-редко он звонит. А в квартире все так же тихо. Не вернулся негодяй Черныш.

Дядя Костя сел на кухне у окна, закурил и задумался. Да что же это нашло нынче на него? И не Черныш тут вовсе виной, а что-то совсем другое.