Познакомимся с наиболее вероятной хронологической канвой его жизни и творчества.
В 1405 году, как сообщает летопись, Рублев вместе с двумя другими иконописцами – Феофаном Греком и Прохором с Городца – расписал стены Благовещенского собора в Московском Кремле, однако эти фрески не сохранились.
В 1408 году с иконописцем Даниилом Черным и артелью других мастеров расписал Рублев стены Успенского собора во Владимире. Здесь его фрески частично сохранились и являются ценнейшей реликвией русской живописи.
Его фреска «Страшный суд» – не ужас перед неминуемой небесной карой, а светлый праздник торжества справедливости.
В 1420-1427 годах в Андрониковом монастыре был построен белокаменный Спасский собор, и Рублев с Даниилом Черным расписали его. В интерьере собора сохранились фрески, как полагают искусствоведы, принадлежащие кисти Андрея Рублева.
По мнению большинства исследователей, между 1412 и 1427 годами Андрей Рублев создал свое величайшее произведение – икону «Троица». Основная идея этой иконы, где изображены три ангела, сидящие перед чашей, – самопожертвование, которое художник воспринимал как высочайшее состояние духа, ведущего не к смерти, а к созиданию жизни и мира.
В 1425-1427 годах вместе с Даниилом Черным расписал он только что построенный белокаменный Троицкий собор в Троице-Сергиевом монастыре и создал часть иконостаса. Некоторые из этих икон сохранились.
В Третьяковской галерее хранятся и написанные Рублевым иконы «звенигородского чина», названные так потому, что были написаны Рублевым для построенного в 1399 году белокаменного Успенского собора. Это – «Спас», «Апостол Павел», «Архангел Михаил», написанные в начале XV века.
Здесь же, в Успенском соборе, сохранились фрески, которые, как полагают некоторые историки искусства, тоже принадлежат Андрею Рублеву.
Скончался он скорее всего в Андрониковом монастыре в Москве около 1430 года, там и похоронен.
В 1947 году в этом монастыре открыт Музей древнерусского искусства имени Андрея Рублева, а в 1985-м – памятник великому художнику (автор – О. К. Комов).
Завершая очерк о Рублеве, уместно привести оценку, данную итогам его жизни и деятельности искусствоведом Н. А. Деминой:
«Рассматривая все созданное русскими художниками далекого прошлого, художниками эпохи, предшествующей А. Рублеву и его времени, и, кроме того, мастерами южнославянских стран и греками, видим, что Рублев сумел отобрать все самое лучшее, что заключалось в их произведениях. Творчески претворив богатство этой многообразной художественной культуры, он обрел свой собственный изобразительный язык, родной и понятный всем его окружающим. Он сумел в своем творчестве отразить лучшие чаяния и устремления русского народа в решительный момент его борьбы за свое национальное бытие».
//-- Академик И. Э. Грабарь о творчестве Рублева --//
Известный художник, выдающийся реставратор и, несомненно, самый крупный историк русского искусства, академик И. Э. Грабарь (1871-1960) в книге «О древнерусском искусстве», вышедшей через шесть лет после его смерти, высказал несколько соображений, касающихся творчества Андрея Рублева и его места в мировой живописи:
«История искусства знает художников, имена которых уже вскоре после их смерти обросли легендой. К таким легендарным мастерам относится и Андрей Рублев, „русский Рафаэль“, как величали его наши деды, „русский Беато Анжелико“, как было бы правильнее назвать его в наши дни, если уж прибегать к италианским сравнениям: они не только современники, не только оба были монахами и за одним народная память сохранила прозвище „преподобного“, а за другим „блаженного“, но в самом их искусстве, в его чудесной внутренней гармонии и обаятельности, в легких линиях и нежных красках есть отдаленное духовное родство, не вполне стираемое даже глубочайшим различием италианского и русского художественного миропонимания…
К 1405 году, к сорокалетию Рублева, его искусство сложилось уже окончательно в тот стиль, который мы отныне называем рублевским. В его тогдашних работах есть все черты, отличающие и работы последних лет: исключительное, ни у кого столь ярко не выраженное чувство ритма, чувство цветовой гармонии, необычайная одухотворенность концепции. Одного из этих редких даров было бы достаточно, чтобы выделить художника среди его современников и обеспечить ему неувядаемую славу; Рублев владел всеми тремя, и оттого так единодушны восторги перед „Троицей“ археологов и художников, реалистов и стилистов, русских и иностранцев. Совершенное и прекрасное, это произведение отвечает на все запросы, удовлетворяет все желания.
Как это могло случиться? Так же, как мы это видим на примере Рафаэля: как он, так и Рублев неподражаемо использовали плоды художественных усилий нескольких поколений и, найдя наилучшую формулу для воплощения идеалов своей эпохи, сумели столь прозорливо связать их с намечавшимися чаяниями, что надолго предопределили содержание и форму искусства, шедшего им на смену…
Вбирая в себя всю сумму великого коллективного достояния, наследованного его поколением от прошлого, он медленно, но неуклонно идет по пути, ведущему к графическому стилю. Этот путь он совершает без колебаний, но и без излишней горячности, с уверенностью мастера и со спокойствием гения устраняя все неровности и достигая совершенного выражения».
Иван III и Софья Палеолог
Иван Васильевич в первые годы его жизни
При Иване III в истории Москвы произошли очень крупные изменения: из стольного города одного из русских княжеств она превратилась в столицу огромного государства, появившегося на рубеже Европы подобно сказочному исполину. Будучи сторонником той точки зрения, что история – многотомный исторический роман, автор предлагает вашему вниманию, уважаемые читатели, фрагменты биографии Великого князя Московского Ивана III.
…22 ноября 1440 года у Великого князя Московского Василия Васильевича Темного и жены его Марии Ярославны родился сын, названный Иваном.
Род Рюриковичей, по утверждению хорошо знающих свое дело, однако же изрядно льстивых и небескорыстных московских летописцев, происходил от внучатого племянника Юлия Цезаря – императора Августа, в царствование которого явлен был миру Христос. От брата Августа – Пруса – и пошли, по их писаниям, Рюриковичи.
Много было в их роду и великих законодателей, и угодных Богу праведников, среди коих блистал и один равноапостольный князь – Владимир Красное Солнышко, креститель Руси, но более всего было среди Рюриковичей воинов и героев, с младых ногтей повенчанных с мечом и копьем.
Таким же надлежало быть и юному князю Ивану Васильевичу.
Вот что пишет об этом сибирский историк Н. Г. Алексеев в книге «Государь Всея Руси», вышедшей в Новосибирске в 1991 году:
«Уже на двенадцатом году жизни он участвовал в большом походе московских войск. Это был последний поход против мятежного Шемяки. 1 января 1452 года великий князь Василий двинулся к Ярославлю, а „из Ярославля же отпусти сына своего князя великого Иоанна на Кокшенгу, противу князя Дмитрия“. Позже из Костромы Василий отправил на помощь сыну отряд татарских вассалов царевича Ягупа. Но еще ранее лучшие воеводы, князь Семен Иванович Оболенский и Федор Басенок, а с ними серпуховской князь Василий Ярославич с „двором“ великого князя – лучшими, отборными войсками, – двинулись прямо к Устюгу, где, по московским данным, находился Шемяка. Тот, узнав о прибытии Ивана Васильевича в Галич, сжег устюжский посад, оставил Устюг с наместником своим Иваном Киселевым и побежал на Двину. Московские воеводы, пройдя мимо Устюга („под городом не стояли ничего, ни единого дни“), бросились за ним в погоню. А сам великий князь Иван с царевичем Ягупом двинулся наперерез ему, через Кокшенгу на Вагу. Спасаясь от преследования, Шемяка побежал с Двины к Новгороду. С его политической ролью было покончено.
Зимний поход 1452 года должен был многому научить молодого великого князя. Он дошел с войсками до устья Ваги, а потом вернулся с ними в Вологду, пройдя за поход около полутора тысяч километров. В суровых условиях северного края войска стремительно передвигались на большие расстояния, преследуя противника. Опытные московские воеводы хотели окружить Шемяку, отрезать ему пути отступления на Новгород. Великий князь Иван впервые мог увидеть своими глазами жестокие сцены феодального способа ведения войны, привычные средневековому человеку. Проходя через Кокшенгу, край, населенный „кокшарами“, еще не принявшими христианства, войска предавали его огню, мечу и полону. „И градки их поимаша, и землю ту всю плениша и в полон поведоша“, – повествует московский летописец. „А городок Кокшенский взял, а кокшаров секл множество“, – с удовлетворением вторит ему устюжский».
