Накануне Нового года в пользу лидера КПРФ высказалось чуть менее 40 % опрошенных, а планка симпатий к новому премьеру замерла на отметке в 27 %. Это было ниже пика популярности Примакова (34 %) и даже Степашина (28 %) — в бытность каждого из них председателем правительства. «Казалось, — пишет М. Такер, — весь свой электоральный ресурс Арбитман выработал. Социологи предполагали, что дальше начнется постепенный и неуклонный спад». И тут, наконец, выстрелило тайное, но верное орудие Бориса Ельцина.
«Дорогие россияне! — обратился тот к согражданам в ночь с 31 декабря 1999 года на 1 января 2000 года. — Дорогие друзья! Я принял нелегкое, но единственно правильное решение: я ухожу. К этому решению меня подтолкнули и груз прожитых лет, и состояние моего здоровья, и, главное, твердая уверенность в том, что в новый век страна должна войти уже с новым лидером. В соответствии с Конституцией, уходя в отставку, я подписал Указ о возложении обязанностей президента России на председателя правительства Романа Ильича Арбитмана. Три месяца, вплоть до новых выборов 26 марта 2000 года, он и будет главой государства. А там уж — кого изберете. Решайте сами, и Бог вам в помощь. С Новым Годом! С новым, не побоюсь этого слова, счастьем…»
Сам Ельцин описывал подготовку к своему телеобращению как постановку сложного спектакля с единственным актером.
«Главный режиссер театра «Ленком» согласился мне помочь, — читаем в книге «Президентский марафон». — Марк Захаров взял за основу телекартинку последнего голосования в 1984 году смертельно больного Константина Черненко, творчески переосмыслил эту сцену и добавил ей внутреннего драматизма. Визажисты нанесли на мое лицо розовато-сероватый грим, добиваясь землистого оттенка лба и щек. Глаза мои теперь были упрятаны за мутноватыми контактными линзами. Под глазами мне изобразили большие темные круги, присыпанные пудрой. А еще мне заострили складки в районе носа и обозначили два-три пигментных пятна на переносице. Говорить я должен был в два раза медленней, будто бы через силу, часто останавливаться и отпивать из стакана витаминизированное молочко. Маленький железный кубик во рту должен был добавить моему голосу металлического дребезжания. Размытый белый фон, похожий на больничный, намекал зрителям на то, что запись обращения сделана, вероятнее всего, не в Кремле, а в Кремлевке, то есть в палате ЦКБ. Словом, на телеэкране я должен был выглядеть человеком, уже стоящим одной ногой в могиле. К таким на Руси обычно прислушиваются, пусть даже из вежливости…»
Замысел Ельцина блестяще удался. В стране, где даже смертельно больные вожди продолжали цепляться за власть, добровольный уход главы государства в отставку стал приятной неожиданностью.
Неординарный поступок вернул симпатии граждан первому президенту России и тем самым помог его избраннику. Уже 2 января 2000 года рейтинг Арбитмана подскочил с 27 до 32 %, продолжая стабильно расти: если стартовая позиция обычного кандидата-премьера ценилась не так дорого, то потенциал кандидата, уже реально исполнявшего президентские обязанности, оказался велик.
«Ельцин досрочно уступил Роману Ильичу не символические скипетр с державой, но пресловутый «ядерный чемоданчик», более чем реальный атрибут могущества, — пишет М. Такер. — Тот главный аксессуар современной власти, способный заворожить даже скептического российского избирателя, для которого власть по природе своей лишена сак-ральности. Легким движением Ельцин поставил в неравные условия кандидатов на будущих выборах и при этом ничуть не отклонился от буквы и духа Конституции. Победа Арбитмана из просто возможной стала весьма вероятной».
Впрочем, некоторые политологи — особенно лично не знакомые с Романом Ильичом — в январе еще сомневались и в возможностях, и в личной харизме преемника Ельцина. Им казалось, что кандидату от Кремля следует не терять времени зря и побыстрее перехватить инициативу у левых и «патриотов», тяготеющих к «сильной руке».
«При первой же нашей встрече я предостерег Романа Ильича от эффектных, но опасных решений, — вспоминает Глеб Павловский, в 1996–2000 годы возглавлявший общественный Фонд Интенсивной Геополитики (ФИГ) при президенте России. — Я сказал, что сейчас многие, и прежде всего силовые министры, будут советовать ему резко навести конституционный порядок где-нибудь в высокогорной мусульманской местности. Но Роман Ильич не должен соглашаться на это. Ни за что. «Вот как?» — высоко поднял брови Арбитман. «Именно, — подтвердил я и продолжил свою мысль: — Только не в горах. Мало ли у нас равнин? Войска надо двинуть — факт, но в какую-нибудь тихую, плоскую и не очень гордую автономию. Лучше всего в такую, где жители исповедуют буддизм, то есть склонны к пассивным формам сопротивления. Иными словами, подойдут Тува, Бурятия или Калмыкия. Продемонстрировать силу — да, но малой кровью. Замочить, так сказать, самый минимум». Роман Ильич мягко поинтересовался, а нельзя ли вообще никого из граждан не мочить в предвыборных целях. Я с искренним сожалением объяснил ему, что рейтинг, увы, требует брутальности, решительности и крутости. Мы в России, а не в какой-нибудь Швейцарии, у нас специфика… Надо признать, Роман Ильич оперативно последовал моим рекомендациям. Даже быстрее, чем я ожидал. Форма, в которой мне было предложено сосредоточиться на каком-либо ином виде деятельности, отличалась той самой экспрессией, по которой так соскучился наш электорат. Жаль, что протокольная видеосъемка не велась. Она бы, кстати, развеяла вздорные слухи о том, будто бы меня окунули головой в унитаз. Никто меня в ни в какой унитаз, конечно же, не окунал. Я сам туда окунулся, совершенно случайно. Все пять раз…»
Расформирование ФИГ стало, пожалуй, единственным экспрессивным поступком Романа Ильича за весь его предвыборный период. В остальном же преемник Ельцина придерживался, по словам А. Колесникова, тактики мудрой восточной неспешности: «В отличие от Зюганова, Арбитман использовал не североамериканскую (активную), но азиатскую (инертную) модель кампании, когда суетливость кандидата и рост его рейтинга связаны обратно пропорциональной зависимостью, а потому спокойный кандидат имеет преимущества перед кандидатом заводным. В жизни бывают случаи, когда рейтинг политика, подобно подорожнику, чертополоху, крапиве или иному дикорастущему сорняку, крепчает и увеличивается в размерах сам по себе, никем не поливаемый и не окучиваемый».
Начисто убрав из своей предвыборной кампании все элементы гастрольного «чеса», Арбитман и, к удивлению многих, на этом не потерял, но приобрел. Он не объезжал российскую провинцию — а рейтинг рос. Он не встречался с трудовыми коллективами — а рейтинг рос. Он не позировал на фоне крейсеров, коровников или прокатных станов; ради его визита не перекрашивали фасады и не задували домны — а его рейтинг прибавлял пункт за пунктом.
Отчего это происходило? Какой энергией подпитывал-ся рейтинг? Связан ли был каким-то образом этот политический феномен с рядом природных феноменов — с серией необычных вспышек на солнце, благоприятными климатическими подвижками, ростом популяции синих китов и уссурийских тигров, заметным уменьшением по стране числа сердечно-сосудистых заболеваний, демографическим скачком и внезапным всплеском ликвидности акций большинства российских компаний? Или просто так совпало одномоментно?
К. Исигура полагает, что предвыборную кампанию Романа Ильича следует рассматривать сквозь призму учения Владимира Вернадского, поскольку-де «харизму преемника Бориса Ельцина опосредованно подпитывала вся биосфера Земли». При этом японский историк употребляет весьма выразительную и даже поэтичную, но абсолютно недопустимую для серьезного ученого терминологию, вроде «эона стабильности», «силовых линий любви» или «кокона эмоционального соучастия», в конце главы и вовсе договариваясь до того, что, мол, «победа Арбитмана скорее всего была предопределена на самом высоком из всех возможных уровней». (Даже Р. Медведев, заметим в скобках, при всей его апологетике Арбитмана, не берет в расчет версию божественного вмешательства — та, как известно, сводит на нет работу исследователя прошлого; стоит, например, принять как данность, что к Орлеанской девственнице в самом деле являлся ангел Господень, и всю историю средневековой Европы придется рассматривать в координатах «Потерянного рая» Джона Мильтона.)
