Изнутри послышалось шарканье ног, заскрипели петли, и дверь отворилась; наружу выглянул дряхлый старик в рваной желтой рясе.

– Кто вы такие? Кто? – вопрошал он, щуря глаза под роговыми очками. – Почему тревожите наше уединение, уединение святых лам из Горного монастыря?

– О святой человек, мы странники, которые пресытились уединением, – отвечал я ему на местном наречии, хорошо мне знакомом, – голодные странники, взывающие к вашему гостеприимству; канон запрещает вам отказывать в подобной просьбе.

Он долго таращил на нас глаза из-под роговых очков, не в силах понять по нашим лицам, кто мы, затем перевел взгляд на наши одежды, такие же драные и почти такого же покроя, как и его собственные. То были типичные одежды тибетских монахов, включая стеганые юбки и накидки, похожие на арабские бурнусы. Нам пришлось их надеть за отсутствием каких-либо других. К тому же они защищали нас от сурового климата и ограждали бы от праздного любопытства, окажись рядом хоть кто-нибудь, кто мог бы его проявить.

– Вы ламы? – с сомнением спросил он. – Если да, то из какого монастыря?

– Да, ламы, – ответил я, – из монастыря, называемого Миром, где приходится соблюдать долгие посты.

Мои слова, видимо, позабавили его, он хихикнул, но тут же, покачав головой, сказал:

– Устав запрещает принимать странников, если они другой веры, а я вижу, вы иноверцы.

– Но, святой кубилган. – (Так титулуют настоятелей.) – Учение еще более строго запрещает отказывать голодным путникам в еде. – И я процитировал хорошо известное речение Будды, подходящее как раз к этому случаю.

– Я вижу, вы изучали священные книги. – На его сморщенном желтом личике выразилось изумление. – А таким мы обязаны оказывать гостеприимство. Заходите же, братья из монастыря, называемого Миром… Но погодите, ваш як тоже нуждается в нашем гостеприимстве. – Он повернулся и ударил в гонг или колокол, висящий за дверью.

Появился второй монах с еще более морщинистым лицом, по всем признакам еще более дряхлый, и, раскрыв рот, уставился на нас.

– Брат, – сказал настоятель, – закрой свой большой рот: не ровен час, в него залетит злой дух; уведи этого бедного яка, покорми его вместе с нашей скотиной.

Мы расстегнули ремни и сняли наши пожитки со спины яка, и старик с пышным титулом «Хранитель стад» увел его прочь.

Уходил як неохотно, упираясь; наш верный друг явно не хотел расставаться с нами и не доверял своему новому сопровождающему; после того как животное увели, настоятель Куен – так его звали – пригласил нас в келью, которая служила и трапезной, здесь мы нашли остальных монахов, всего их было около двенадцати; они грелись вокруг пылающего очага, дым от которого мы и видели, а один тем временем готовил завтрак.

Все они были старики, не моложе шестидесяти пяти. Нас торжественно представили, как «братьев из монастыря, называемого Миром, где приходится соблюдать долгие посты»; настоятель Куен все никак не хотел расстаться с этой шуточкой.

Они не сводили с нас глаз, потирали худые руки, кланялись, осыпали нас благопожеланиями и были в явном восторге от нашего прибытия. В этом нет, разумеется, ничего странного, поскольку в течение четырех долгих лет они не видели ни одного нового лица.

Не ограничиваясь добрыми словами, они окружили нас заботой: одни принялись греть воду, чтобы мы могли помыться, двое других пошли готовить для нас келью, третьи стащили с нас верхние одежды и унты и принесли взамен домашние туфли. Затем нас отвели в келью для гостей, пребывать в которой считалось «благоприятным», потому что некогда там спал знаменитый святой. Здесь был разведен огонь, и нам – о, чудо из чудес – принесли чистые одежды, даже нижнее белье, все – старое, выцветшее, но вполне добротное.

Мы выкупались – да, целиком выкупались – и оделись во все чистое, хотя одежда, принесенная для Лео, оказалась ему маловатой; затем ударили в небольшой колокол, который висел в комнате, тут же появился монах и отвел нас в трапезную. Еда состояла из каши, разбавленной свежим молоком, поданным «Хранителем стад», сушеной озерной рыбы и чая с маслом, – последние два лакомства исключительно в нашу честь. Никогда еще еда не казалась нам столь вкусной, и, могу добавить, никогда еще мы не наедались до такой сытости. В конце концов мне даже пришлось остановить Лео, ибо я увидел, что монахи смотрят на него широко раскрытыми глазами, а старый настоятель тихонько посмеивается.

– Видимо, братья из монастыря, называемого Миром, перенесли очень уж долгий пост, – сказал он, на что другой монах – этого титуловали «Хранителем еды» – обеспокоенно заметил, что если мы будем поглощать пищу в таких количествах, их запасов вряд ли хватит до конца зимы. Поэтому мы прекратили есть «с легким чувством недоедания», как предписывает одна из книг по этикету, прочитанная мной еще в юношестве, и приятно поразили своих хозяев, прочитав нараспев длинную буддийскую благодарственную молитву.

– Их стопы уже вступили на Путь. Их стопы уже вступили на Путь, – восклицали они в изумлении.

– Да, – ответил Лео, – вот уже шестнадцать лет, как в нашем нынешнем воплощении мы вступили на Путь. Но мы делаем лишь первые шаги, ибо, как вы знаете, святые братья, Путь высок, точно звездное небо, широк, точно океан, и длинен, точно пустыня. Нам было внушено в чудесном сне найти вас, самых благочестивых, святых и ученых лам в этих краях, чтобы вы стали нашими наставниками на Пути.

– Да, конечно, все, что ты говоришь о нас, – правда, – произнес настоятель Куен, – поскольку ближайший монастырь находится в пяти месяцах ходу от нас. – Он захихикал, затем, помрачнев, печально вздохнул: – К сожалению, нас становится все меньше и меньше.

Мы попросили позволения удалиться в свою келью, улеглись на ложа, весьма напоминающие обычные кровати, и проспали крепким сном целые сутки; встали мы прекрасно отдохнувшие и бодрые.

Таково было наше прибытие в Горный Монастырь (иного названия мы не слышали), где мы провели последующие шесть месяцев своей жизни. Через несколько дней добросердечные и простодушные монахи, чье доверие мы очень быстро завоевали, поведали нам всю свою историю.

Некогда в этом ламаистском монастыре обитало несколько сотен братьев. Сомневаться в их словах не было никакого повода, ибо монастырь очень велик, хотя и сильно разрушен, а о его древности можно судить по пострадавшей от солнца и ветра статуе Будды. Но два века назад, как рассказал старик настоятель, почти все монахи были перебиты свирепым племенем огнепоклонников, что жили за пустыней и дальними горами. Немногие уцелевшие сообщили эту скорбную весть другим общинам, и в течение пяти поколений никто даже не пытался поселиться в этом уединенном месте.

Нашему другу Куену еще в молодости было открыто, что он перевоплощение одного из прежних монахов, которого тоже звали Куеном, и что в этом своем существовании он должен возвратиться сюда, в награду за что ему будет зачтена святая заслуга и даровано много прозрений. Он собрал ревностных служителей Будды, и с благословения и согласия монахов высокого сана они отправились в путь и, перенеся много лишений и утрат, в конце концов нашли монастырь, где и обосновались после того, как привели в порядок часть помещений, достаточную для их нужд.

Вот уже полвека, как они здесь живут, лишь изредка сообщаясь с миром внешним. Сначала их количество пополнялось новыми братьями, но затем они перестали приходить, поэтому община вымирает.

– И что же будет потом? – спросил я.

– Ничего, – ответил настоятель. – Мы обрели большую святую заслугу, нам было даровано много прозрений, и после заслуженного нами отдыха в Дебачане5 наша участь в грядущих существованиях будет более легкой. Чего же еще мы можем желать здесь, вдали от мирских соблазнов?

Что до всего остального, то их жизнь проходит в бесконечных молитвах и еще более бесконечных благочестивых размышлениях, перемежаемых занятием сельским хозяйством: они возделывают плодородные земли у подножия горы и пасут стадо яков. Безупречно исполнив свой долг, они наконец умирают от старости, веря – и кто может сказать, что они ошибаются? – в повторение извечного круга, но только в другом месте.