– Послушай, – подхватил Лео, прежде чем она успела ответить. – Я хочу задать один вопрос Оракулу на той горной вершине. Нравится это тебе или нет, я все равно пойду туда, а уж потом вы можете выяснить, кто из вас сильнее: Хания Калуна или Хесеа из Дома Огня.

Атене молчала, может быть, потому, что ей нечего было ответить. Наконец она сказала со смешком:

– Стало быть, таково твое желание? Но там нет никого, на ком ты захотел бы жениться. Огня там больше чем достаточно, но нет прекрасного, бесстыдного духа в обличий женщины, который сводил бы мужчин с ума, внушая им вожделение. – Тут ее, видимо, осенила какая-то тайная мысль; лицо исказилось гримасой боли, дыхание стало прерывистым. Тем же холодным голосом она продолжала: – Странники, эта земля имеет свои тайны, заповедные для чужеземцев. Повторяю вам: пока я жива, путь на Гору вам заказан. А ты, Лео Винси, знай, что я обнажила перед тобой свое сердце, ты же говоришь, что ищешь так долго не меня, как я в своей наивности полагала, а демона в женском обличий, которого никогда не найдешь. Мне не пристало обращаться к тебе с униженными просьбами, но ты знаешь слишком многое.

Поэтому я даю тебе на размышления всю ночь и весь завтрашний день до заката. Я не беру обратно своих предложений; завтра вечером ты скажешь мне, согласен ли ты взять меня в жены, когда придет время, а оно непременно придет, согласен ли ты править этой страной, обрести величие и счастье в моей любви; в случае отказа ты умрешь вместе со своим другом. Выбирай же между местью и любовью Атене, ибо я не допущу, чтобы со мной обращались как с ветреницей, которая пожелала незнакомца – и была отвергнута.

Эти слова, произнесенные медленным-медленным шепотом, одно за другим падали с ее губ, точно капли крови из смертельной раны. Наступило молчание. Никогда не забуду этой сцены. Старый колдун пристально наблюдает за нами, его тусклые глазки моргают, как глаза ночной птицы. Лицом к лицу с Лео стоит величественная женщина в царском одеянии: ее взгляд полон холодной ярости и ненависти. Перед ней – высокий, широкоплечий Лео, спокойный, решительный, железной рукой воли подавляющий все страхи и сомнения. А справа я, внимательно следящий за всем, что происходит, и размышляющий, долго ли еще остается жить злополучному «другу», который снискал ненависть Атене.

Так мы стояли, глядя друг на друга, и вдруг я заметил, что пламя светильника заколыхалось, мое лицо овеяло сквозняком. Оглянувшись, я увидел, что нас уже не четверо. В тени стоял высокий человек. Ничего не говоря, человек неуклюже шагнул вперед, и я увидел, что ноги у него босые. Достигнув круга, очерченного светильником, он разразился свирепым хохотом.

Это был Хан.

Атене подняла глаза на мужа; если меня что-нибудь и восхищало в этой страстной женщине, то только ее красота, – но на этот раз я был восхищен ее поразительной смелостью. На ее лице не было ни гнева, ни страха, лишь презрение. А ведь для страха у нее были веские причины, – и она это знала.

– Что ты здесь делаешь, Рассен? – спросила она. – И зачем ты явился сюда с босыми ногами? Иди пей вино и ухаживай за своими придворными дамочками.

В ответ послышался хохот – хохот гиены.

– Что ты слышал? – спросила она. – Отчего так развеселился?

– Что я слышал? – прохрипел Рассен между взрывами отвратительного веселья. – Я слышал, как Хания, последняя представительница царского рода, правительница страны, гордая владычица, не позволяющая прикоснуться к своему платью этим «придворным дамочкам», и моя супруга, моя супруга, которая – заметьте, чужестранцы, – сама предложила мне жениться на ней, потому что я, ее двоюродный брат, правил половиной этой страны и был самым богатым вельможей во всей стране, потому что надеялась приобрести еще большую власть, – так вот, я слышал, как эта самая Хания навязывается безымянному страннику с желтой бородой, который ее ненавидит и хотел бы от нее бежать, – он закатился визгливым хохотом, – а он отверг ее с пренебрежением, с каким я не отверг бы последнюю женщину в этом дворце.

Я также слышал, но это я и так знал, что я – безумец, но ведь я потому и безумен, странники, что старая крыса, – он показал на Симбри, – подмешал мне в вино какое-то зелье – и где? – на моем свадебном пиру. Зелье подействовало: ни одного человека на свете я не ненавижу так, как Ханию. Меня просто тошнит от одного ее прикосновения. Я не могу быть в одной комнате вместе с ней, меня всего переворачивает, ибо ее дыхание отравляет воздух; от нее разит колдовством.

И тебя тоже это отвращает, Желтая Борода? В таком случае попроси, чтобы старая крыса сварил приворотное зелье, тут он мастак: выпьешь, и она покажется тебе и нежной, и добродетельной, и красивой; несколько месяцев проживешь счастливо. Не будь же дураком. Кубок, который тебе подсовывают, выглядит так заманчиво. Выпей же его до дна. Если ты и заметишь, что в вино подмешана отравленная кровь мужа, то только завтра. – И Рассен снова дал волю необузданному веселью.

На все эти оскорбления, тем более горькие, что у них был привкус истины, Атене ничего не ответила. Она повернулась к нам и поклонилась.

– Мои гости, – сказала она, – извините, что я не могла избавить вас от этой сцены. Вы забрели в мерзкую страну, продажную, и перед вами воплощение всего в ней худшего. Хан Рассен, ты обречен, и я не буду ускорять предначертанного тебе Роком, помня о нашей давнишней близости, хотя вот уже много лет ты для меня все равно что змея, живущая в моем доме. Если бы не эти воспоминания, следующий же кубок, который ты выпьешь, прекратил бы твои безумства и заставил бы замолчать твой ядовитый язык. Пошли, дядя. Дай мне свою руку, я совсем ослабела от стыда и горя.

Старый Шаман заковылял к двери, но, поравнявшись с Ханом, остановился и внимательно, с головы до пят, оглядел его своими тусклыми глазками.

– Рассен, – сказал он, – я присутствовал при твоем рождении; твоя мать была дурная женщина, и только я знал твоего отца. В ту ночь над Огненной Горой полыхало пламя и все звезды отвратили свои лица; ни одна из них не хотела взять тебя под свое покровительство, даже те, что ниспосылают зло и несчастье. Я видел, как ты поднялся пьяный из-за свадебного стола, обнимая какую-то потаскуху. Я наблюдал, как ты правишь, разоряя всю страну ради своих жестоких развлечений, превращая плодородные земли в заповедники для охоты, так что земледельцам оставалось лишь умереть от голода на дороге или утопиться с отчаяния в оросительной канаве. А скоро я увижу, как ты умрешь, корчась от боли, весь в крови; и тогда с этой благородной женщины, которую ты поносишь, спадут все цепи, твое место займет человек куда более достойный, родится наконец престолонаследник, и вся страна обретет необходимое ей спокойствие.

Я слушал эти слова – трудно даже представить себе, какой ужасающей горечью они были напоены, – каждый миг ожидая, что Хан выхватит свой короткий меч и зарубит колдуна на месте. Но нет, он только весь съежился, точно пес под окриком строгого хозяина, тяжесть чьего хлыста он хорошо знает. Видя, что Симбри с Атене уходят, он стоял, забившись в угол. У массивной кованой двери Шаман остановился и, указывая палкой на сгорбившуюся в углу фигуру, сказал:

– Хан Рассен, я тебя вознес – я тебя и низвергну. Вспомни обо мне, когда будешь умирать, корчась от боли, весь в крови.

Только когда их шаги затихли, Хан, тревожно озираясь, вышел из угла.

– Крыса ушел? Вместе с ней? – спросил он, вытирая рукавом влажное надбровье; и я увидел, что страх совершенно отрезвил его; только что безумные, глаза прояснились.

Я отвечал, что они ушли.

– Вы считаете меня трусом? – взволнованно продолжал он. – Я и впрямь боюсь и его и ее; и ты тоже задрожишь, Желтая Борода, когда пробьет твой час. Говорю вам, они отобрали у меня всю мою силу, лишили меня рассудка, опоив своим отравленным зельем; превратили меня в ничтожество, ибо кто может противостоять их колдовству? Послушайте! Некогда я был властителем полстраны, с благородной наружностью и честным, справедливым сердцем, но она покорила меня своей красотой, как покоряет всех, на кого обращает взгляд. А она обратила на меня свой взгляд, предложила мне жениться на ней; это ее предложение передал мне старая Крыса.