В разобранном рассуждении Каменев берет под защиту Ленина, – все эпигоны защищают себя под этим внушительным псевдонимом: как мог-де Ленин так страстно бороться за восстание, если оно на 9/10 было уже совершено! Но сам Ленин писал в начале октября: «Очень может быть, что именно теперь можно взять власть без восстания…» Другими словами, Ленин допускал, что «тихий» переворот произошел уже до 9 октября, притом не на девять, а на десять десятых. Однако он понимал, что эту оптимистическую гипотезу нельзя проверить иначе как действием. Поэтому в том же письме Ленин говорил: «Если нельзя взять власть без восстания, надо идти на восстание тотчас». Именно этот вопрос и обсуждался 10-го, 16-го и в другие дни.
Новейшая советская историография совершенно вычеркнула из Октябрьской революции крайне важную и поучительную главу о разногласиях Ленина с ЦК, как в том основном и принципиальном, где Ленин был прав, так и в тех частных, но крайне важных вопросах, где правота была на сторона ЦК: согласно новой доктрине ни ЦК, ни Ленин не могли ошибаться, следовательно, между ними не могло быть и конфликтов. В тех случаях, когда расхождения отрицать невозможно, их, в порядке общего предписания, переносят на Троцкого.
Факты говорят, однако, другое. Ленин настаивал на поднятии восстания в дни Демократического совещания: ни один из членов ЦК не поддержал его. Неделю спустя Ленин предлагал Смилге организовать штаб восстания в Финляндии и оттуда нанести удар по правительству силами моряков. Еще через десять дней он настаивал на том, чтобы северный съезд стал исходным моментом восстания. На съезде никто не поддержал это предложение. Ленин считал в конце сентября оттягивание восстания на три недели, до съезда советов, гибельным. Между тем восстание, отложенное до кануна съезда, закончилось во время его заседаний. Ленин предлагал начать борьбу в Москве, предполагая, что там дело разрешится без боя. На самом деле восстание в Москве, несмотря на предшествовавшую победу в Петрограде, длилось восемь дней и стоило многих жертв.
Ленин не был автоматом непогрешимых решений. Он был «только» гениальным человеком, и ничто человеческое не было ему чуждо, в том числе и свойство ошибаться. Ленин говорил об отношении эпигонов к великим революционерам: «После их смерти делаются попытки превратить их в безвредные иконы, так сказать, канонизировать их, предоставить известную славу их имени»… чтобы тем безопаснее изменять им на деле. Эпигоны требуют признания непогрешимости Ленина, чтобы тем легче распространить этот догмат на себя<<Во время третьего конгресса Коммунистического Интернационала Ленин, чтобы смягчить свои удары по некоторым «ультралевым», ссылался на то, что и ему приходилось делать «ультралевые» ошибки, особенно в эмиграции, в том числе и в последней «эмиграции», в Финляндии в 1917 году, когда он отстаивал менее выгодный план восстания, чем тот, который был осуществлен на деле. Ссылку на эту свою ошибку, если память нам не изменяет, Ленин сделал и в письменном заявлении в комиссии конгресса по немецким делам. К сожалению, архив Коминтерна нам недоступен, а интересующее нас заявление Ленина, по-видимому, не было опубликовано.>>.
То, что характеризовало Ленина в политике, это сочетание смелых перспектив с тщательной оценкой мелких фактов и симптомов. Изолированность Ленина не мешала ему с несравненной глубиной определять основные этапы и повороты движения, но отнимала у него возможность своевременно оценивать эпизодические факторы и конъюнктурные изменения. Политическая обстановка была, в общем, настолько благоприятна для восстания, что допускала возможность победы при разных вариантах. Если бы Ленин находился в Петрограде и провел в начале октября решение о немедленном восстании, безотносительно к съезду советов, он политически обставил бы, несомненно, проведение собственного плана таким образом, чтобы свести к минимуму его невыгоды. Но, по меньшей мере, столь же вероятно, что он сам остановился бы в том случае на том плане, который был проведен на деле.
Оценка роли Ленина в общей стратегии переворота дана нами в особой главе. Чтобы уточнить нашу мысль относительно тактических предложений Ленина, прибавим: без нажимов со стороны Ленина, без его настояний, предложений, вариантов, переход на путь восстания совершился бы с неизмеримо большими затруднениями; если бы Ленин был в критические недели в Смольном, общее руководство восстанием, притом не только в Петрограде, но и в Москве, стояло бы на значительно большей высоте; но Ленин в «эмиграции» не мог заменить Ленина в Смольном.
Острее всего недостаточность своей тактической ориентировки чувствовал сам Ленин. 24 сентября он пишет в «Рабочем пути»: «Заведомо идет нарастание новой революции, – мы очень мало знаем, к сожалению, о широте и быстроте этого нарастания». Эти слова представляют и упрек по адресу партийного руководства, и жалобу на собственную неосведомленность. Напоминая в своих письмах важнейшие правила восстания, Ленин не забывает прибавить: «Это все примерно, конечно, лишь для иллюстрации». 8 октября Ленин пишет Северному областному съезду советов: «Я попытаюсь выступить со своими советами постороннего на тот случай, что вероятное выступление рабочих и солдат Питера… состоится вскоре, но еще не состоялось». Свою полемику против Зиновьева и Каменева Ленин начинает словами: «Публицист, поставленный волей судеб несколько в стороне от главного русла истории, рискует постоянно опоздать или оказаться неосведомленным, особенно если его писания с запозданием появляются на свет». Здесь снова жалоба на свою изолированность рядом с упреком по адресу редакции, задерживавшей печатание слишком острых статей Ленина или выбрасывавшей из них наиболее колючие места. За неделю до переворота Ленин пишет в конспиративном письме членам партии: "Что касается до положения вопроса о восстании теперь, так близко к 20 октября, то я издалека не могу судить, насколько именно испорчено дело штрейкбрехерскими выступлениями (Зиновьева и Каменева) в непартийной печати". Слово «издалека» подчеркнуто самим Лениным.
Как же объясняет эпигонская школа несоответствия между тактическими предложениями Ленина и действительным ходом восстания в Петрограде? Она либо придает конфликтам анонимный и бесформенный характер; либо проходит мимо разногласий, объявляя их не заслуживающими внимания; либо пытается опровергнуть несокрушимо установленные факты; либо подставляет имя Троцкого там, где у Ленина идет речь о ЦК и в целом или о противниках восстания внутри ЦК; либо, наконец, комбинирует все эти приемы, не заботясь об их согласовании.
«Образцом (большевистской) стратегии, – пишет Сталин, – можно считать проведение Октябрьского восстания. Нарушение этого условия (правильного выбора момента) ведет к опасной ошибке, называемой „потерей темпа“, когда партия отстает от хода движения или забегает вперед, создавая опасность провала. Примером такой „потери темпа“, примером того, как не следует выбирать момент восстания, нужно считать попытку одной части товарищей начать восстание с ареста Демократического совещания в августе 1917 г.». Под именем «одной части товарищей» фигурирует в этих строках Ленин. Никто, кроме него, не предлагал начать восстание с ареста Демократического совещания, и никто не поддержал этого предложения. Тактический план Ленина Сталин рекомендует в качестве «примера того, как не следует выбирать момент восстания». Анонимная форма изложения позволяет Сталину в то же время начисто отрицать разногласия между Лениным и ЦК.
Еще проще выходит из затруднений Ярославский. «Дело не в частностях, конечно, – пишет он, – дело не в том, началось ли восстание в Москве или в Петрограде», – дело в том, что весь ход событий показал «правильность ленинской линии, правильность линии нашей партии». Находчивый историк чрезвычайно упрощает свою задачу. Что Октябрь дал проверку стратегии Ленина и показал, в частности, какое значение имела его апрельская победа над руководящим слоем «старых большевиков», – это бесспорно. Но если дело вообще не в том, где начинать, когда начинать и как начинать, то не только от эпизодических разногласий с Лениным, но и от тактики вообще не остается ничего.
