Почти одновременно отряд матросов гвардейского экипажа, около 40 человек, захватил помещение Государственного банка на Екатерининском канале. Банковский чиновник Ральцевич вспоминает, что «отряд матросов действовал стремительно», сразу поставив караулы у телефонов, чтобы отрезать возможную помощь извне. Захват здания произошел «без всякого сопротивления, несмотря на присутствие взвода Семеновского полка». Овладению банком придавалось в некотором смысле символическое значение. Кадры партии воспитались на марксовой критике Парижской коммуны 1871 года, руководители которой не отважились, как известно, поднять руку на государственный банк. «Нет, мы такой ошибки не повторим», – говорили себе многие большевики задолго до 25 октября. Весть о захвате священнейшего из учреждений буржуазного государства сейчас же облетела районы, порождая горячую волну торжества.

В ранние утренние часы заняты были Варшавский вокзал, типография «Биржевых ведомостей». Дворцовый мост, под самыми окнами у Керенского. Комиссар Комитета предъявлял в «Крестах» караульным солдатам Волынского полка постановление об освобождении ряда заключенных по списку Совета. Тщетно тюремная администрация пыталась получить указания у министра юстиции: ему было не до того. Освобожденные большевики, в их числе молодой кронштадтский вождь Рошаль, сейчас же получили боевые назначения.

Утром доставили в Смольный задержанную на Николаевском вокзале саперами партию юнкеров, которые на грузовиках выехали из Зимнего дворца за продовольствием. Подвойский рассказывает: «Троцкий объявил им, что они отпускаются, с тем что дадут обещание не выступать более против советской власти, и могут идти в свое училище к своим занятиям. Мальчуганы, ожидавшие над собой кровавой расправы, были этим несказанно удивлены». В какой мере немедленное освобождение было правильно, остается под сомнением. Победа еще не была доведена до конца, юнкера представляли главную силу противника. С другой стороны, при колеблющихся настроениях в военных школах важно было показать на деле, что сдача на милость победителя не грозит юнкерам никакими карами. Доводы в ту и другую сторону как бы уравновешивали друг друга.

Из незанятого еще восставшими военного министерства генерал Левицкий сообщал утром по прямому проводу в ставку генералу Духонину: «Части петроградского гарнизона… перешли на сторону большевиков. Из Кронштадта прибыли матросы и легкий крейсер. Разведенные мосты вновь наведены ими. Весь город покрыт постами гарнизона, но выступлений никаких нет (!). Телефонная станция в руках гарнизона. Части, находящиеся в Зимнем дворце, только формально охраняют его, так как активно решили не выступать. В общем, впечатление, как будто бы Временное правительство находится в столице враждебного государства, закончившего мобилизацию, но не начавшего активных действий». Неоценимое военное и политическое свидетельство! Генерал, правда, упреждает события, когда говорит, что из Кронштадта прибыли матросы: они прибудут только через несколько часов. Мост наведен на самом деле «Авророй». Наивна выраженная в конце донесения надежда на то, что большевики, «давно уже имеющие фактическую возможность разделаться со всеми нами… не посмеют пойти вразрез с мнением фронтовой армии». Иллюзии насчет фронта – это все, что оставалось тыловым генералам, как и тыловым демократам. Зато образ Временного правительства, находящегося «в столице враждебного государства», навсегда войдет в историю как лучшее объяснение октябрьского переворота.

В Смольном шли непрерывные заседания. Агитаторы, организаторы, руководители заводов, полков, районов появлялись на час-два, иногда на несколько минут, чтобы разузнать новости, проверить себя и вернуться на свой пост. У комнаты № 18, где помещалась большевистская фракция Совета, шла неописуемая толчея. Усталые вконец посетители засыпали нередко в зале заседаний, прислонившись отяжелевшей головою к белой колонне, или в коридоре у стены, обняв свою винтовку, иногда просто растягивались вповалку на грязном мокром полу. Лашевич принимал военных комиссаров и давал им последние указания. В помещении Военно-революционного комитета, на третьем этаже, стекавшиеся со всех сторон донесения превращались в распоряжения: там билось сердце восстания.

Центры районов воспроизводили картину Смольного, только в меньшем масштабе. На Выборгской стороне, против штаба Красной гвардии, по Сампсониевскому проспекту, образовался целый лагерь: улицу загромождали запряженные повозки, легковые автомобили, грузовики. Учреждения района кишели вооруженными рабочими. Совет, Дума, профессиональные союзы, завкомы – все в этом районе служило делу восстания. На заводах, в казармах, в учреждениях происходило в малом объеме то же, что и во всей столице: оттесняли одних, выбирали других, разрывали остатки старых связей, закрепляли новые. Отставшие выносили резолюции о подчинении Военно-революционному комитету. Меньшевики и эсеры пугливо жались к сторонке вместе с администрацией заводов и командным составом частей. На непрерывных митингах давалась свежая информация, поддерживалась боевая уверенность, закреплялась связь. Человеческие массы группировались по новым осям. Завершался переворот.

Шаг за шагом старались мы проследить в этой книге подготовление октябрьского восстания: обострение недовольства рабочих масс, переход советов под большевистские знамена, возмущение армии, поход крестьян против помещиков, разлив национального движения, рост страха и растерянности имущих и правящих, наконец, борьбу внутри большевистской партии за восстание. Завершительный переворот кажется после всего этого слишком коротким, слишком сухим, слишком деловым, как бы не отвечающим историческому размаху событий. Читатель испытывает своего рода разочарование. Он похож на горного туриста, который, ожидая, что главные трудности еще впереди, открывает вдруг, что он уже на вершине или почти. Где восстание? Картины восстания нет. События не слагаются в картину. Мелкие операции, рассчитанные и подготовленные заранее, остаются отделенными одна от другой в пространстве и во времени. Связывает их единство цели и замысла, но не слитность самой борьбы. Нет действий больших масс. Нет драматических столкновений с войсками. Нет всего того, что воспитанное на фактах истории воображение связывает с понятием восстания.

Общий характер переворота в столице дает позже повод Масарику, вслед за многими другими, писать: «Октябрьский переворот… отнюдь не был массовым народным движением. Этот переворот – дело рук вождей, работавших из-за кулис сверху». На самом деле это было самое массовое из всех восстаний истории. Рабочим не было надобности выходить на площадь, чтобы слиться воедино: они и без того составляли политически и морально единое целое. Солдатам даже воспрещено было покидать казармы без разрешения: в этом пункте приказ Военно-революционного комитета совпадал с приказом Полковникова. Но эти невидимые массы более, чем когда-либо, шли нога в ногу с событиями. Заводы и казармы не теряют ни на минуту связи с районными штабами, районы – со Смольным. Отряды красногвардейцев чувствуют за собою поддержку заводов. Команды солдат, возвращаясь в казарму, находят готовую смену. Только имея за собой тяжелые резервы, революционные отряды могли с такой уверенностью выступать на разрешение своих задач. Наоборот, разрозненные правительственные караулы, заранее побежденные собственной изолированностью, отказывались от самой мысли о сопротивлении. Буржуазные классы ждали баррикад, пламени пожаров, грабежей, потоков крови. На самом деле царила тишина, более страшная, чем все грохоты мира. Бесшумно передвигалась социальная почва, точно вращающаяся сцена, выдвигая народные массы на передний план и унося вчерашних господ в преисподнюю.

Уже в 10 часов утра, 25-го. Смольный счел возможным пустить по столице и по стране победоносное извещение: «Временное правительство низложено. Государственная власть перешла в руки Военно-революционного комитета». В известном смысле это заявление сильно забегало вперед. Правительство еще существовало, по крайней мере на территории Зимнего дворца. Существовала ставка. Провинция не высказалась. Съезд советов еще не открывался. Но руководители восстания – не историки: чтобы подготовить для историков события, они вынуждены забегать вперед. В столице Военно-революционный комитет был уже полным хозяином положения. В санкции съезда сомнений быть не могло. Провинция ждала инициативы Петрограда. Чтобы овладеть властью до конца, нужно было начать действовать как власть. В обращении к военным организациям фронта и тыла Комитет призывал солдат бдительно следить за поведением командного состава, арестовывать не присоединяющихся к революции офицеров и не останавливаться перед применением силы в случае попыток бросить враждебные части на Петроград.