Но и это еще не все. Не только он обрел непрерывное сознание, которое не дает ему возможности быть от кого бы то ни было оторванным, но он также знает, что и в грядущих жизнях он уже никогда не будет чувствовать, как прежде; он больше не вернется в мир бессознательным, чтобы истратить полжизни в поисках, не зная, чего он ищет; он больше не придет в мир в полном незнании, ослепленный окутывающей его материей. Он вернется со знанием, с раскрывшимися возможностями к прогрессу, и если он не двинется вперед, то это будет его собственная вина. Он обрел то сознание, при котором прогресс ускоряется; всякая задержка будет идти уже не от жизни, а от него самого.

Его состояние изменится также и вследствие своего вступления в новое братство, которому чужды облака сомнения, колебаний, это братство пребывает над всеми туманами земли, тучи не имеют в нем места и не могут больше нарушить покой души. Ибо вступив в Храм, он узрел великих Учителей, и соприкосновение с Ними изменило всю его жизнь. Он соприкоснулся с непреходящим, и временное не может больше потрясти его, как в те дни, когда он не знал Вечного. Его ноги встали на скалу, и волны не могут его смести с нее, заставляя плыть по бурному морю. Таким образом, как ни величественна работа в Храме, условия насколько переменились, что она уже не кажется невозможной, Стезя делается, несмотря на свое величие, доступной. Она поднимает душу на высочайшие вершины; но эволюция душевная ускоряется невыразимо при раскрывающихся новых силах, когда мрак разошелся и свет стал виден.

По мере того, как душа поднимается на высшие ступени, скидывая одну за другой последние свои оковы, человеческая слабость исчезает и душа начинает сиять во всей своей силе, покое и чистоте. Иллюзия «низшего я» спадает, и душа видит всех людей в слиянии с истинным, «Единым Я». Сомнение заменяется знанием; познавая реальную Суть вещей, душа делается неспособной к сомнении. И всякая надежда на преходящее внешнее оставит такую душу; ибо в живом общении с реальностями все внешнее должно принять свои настоящие размеры и душа познает как призраки те вещи, которые разделяют людей. Она познает, что все религии, превосходство одного культа над другим, что все экзотерические обряды и церемонии суть только призрачные стены, воздвигнутые между человеческими душами; зги призрачные оковы спадут с просветленной души, и эти следы человеческой слабости отлетят. Внутренние силы души раскроются; зрение, слух и знание, о которых и мечтать трудно, вливаются со всех сторон в восприимчивую, раскрывшуюся душу. Это уже не то внешними чувствами ограниченное знание, исключающее почти всю вселенную и освещающее лишь ничтожную точку земли, а знание, вливающееся со всех сторон и как бы заливающее душу, так что приобретение знания скорее походит на процесс непрерывно растущей жизни. А затем душа освобождается от последних, тончайших желаний своих, от последнего прикосновения земной жизни и ее ига.

Но подходя к последнему Посвящению, к тому, которое создает архата, мы чувствуем, что не в силах понять, какие еще могут быть оковы в таком высоком состоянии. Сказано, что «состояние архата столь же трудно понять, как переживание птицы в воздухе»; как она, Он не оставляет следов, как она, Он переносится в высотах, свободный от оков, не касаясь земли, и от этих горных вершин к нам слегка слетает глубокий мир, который ничто не может нарушить. Ничто, никакие бури земли не могут потрясти архата: он пребывает в мире нерушимом, в светлой ясности и тишине, которую ничто не может затуманить. Знающие писали об этом состоянии, но слова могут передать только слабый отблеск таких переживаний. Сказано:

«Терпимый, как земля, как молот Индры, он подобен озеру без тины; ему не предстоит больше рождение. Его мысль тиха; тихи его слова и дела, когда он истинным знанием обрел свободу, когда он стал таким человеком».[10]

От этой тишины и на нас исходит ясный, светлый, глубокий мир, и мы понимаем, почему об архате сказано:

«Нет страдания для закончившего путь и освободившегося от скорби, ибо он скинул с себя все оковы».[11]

Таков стоящий на вершине Стези архат. Ему остается сделать лишь последний шаг, чтобы познать все, что возможно познать. Такова цель, таков Путь, на который могут встать все. Таков конец борьбы, конец ее – совершенный мир.

Рисуя ступени предварительного Пути, а затем уже и Стези за Златыми Вратами, может быть, я слишком сгустила краски, и Путь показался страшным? Если так, то вина не Пути, а моя. Ибо, как бы велики ни были борьба, затруднение и страдание на Пути, но вступившие в Преддверие уже не вернулись бы назад ни за какие сокровища земли; какие радости могла бы дать земля тем, кто переступил порог, чтобы заставить их раз оглянуться назад? Страдание на Пути восхождения лучше радостей земли, выше всех ее наград. Если бы вложить в одну краткую жизнь все радости, которые в состоянии дать земля, если ее исполнить наслаждениями и способностью непрерывно вкушать наслаждение, увенчать ее всеми чувственными и интеллектуальными радостями, избавив ее от всякого прикосновения страдания и усталости, так, чтобы это с точки зрения земной была совершенно идеальная жизнь, то в сравнении с суровыми ступенями Стези, эта земная жизнь сплошной радости была бы бледная, скучная и тусклая, музыка звучала бы как дисгармония в сравнении с мелодиями Вершин. Ибо на этом Пути каждый шаг делается навсегда и каждое страдание встречается с приветом, потому что оно дает урок. По мере того, как душа подвигается по Стезе, она делается все радостнее, ибо неведение ее уменьшается, она все более исполняется миром, а слабости ее постепенно исчезают; она все растет в свете по мере того, как вибрации земли теряют способность нарушать ее тишину. Только Те, Которые закончили Путь, могут сказать о Его конечной цели. Но и те, которые только начали восхождение, знают, что горе, встречаемое на Пути, есть радость в сравнении с земным счастьем и самые малые его цветы краше самых дорогих и драгоценных камней земли. В свете одного Луча, озаряющего Путь и становящегося все ярче с каждым шагом вперед, весь солнечный свет земли погасает и становится мраком. Ступающие по Стезе знают мир неизреченный, радость, которую не могут нарушить никакие земные потрясения, покой на скале незыблемой, которую не могут потрясти землетрясения, то место в самом Храме, где Мир обретается вовеки.