В скором времени я написал прокламацию к крестьянам этой же деревни и расклеил ее возле сельского управления перед сельским сходом. Ее читала почти вся деревня. Некоторые селяне подозревали, что ее написал я, но пустили слух, что с вечера пролетал аэроплан и спускался в поле на землю. А после-де кто-то видел двух матросов по улицам деревни. Лишь один кулак заявил на сходе, что все это вздор, что никакой аэроплан революционеров здесь пролетать не мог. Нужно, мол, серьезнее присмотреться к родственнику Исидора Передерия (т. е. ко мне) и сообщить об этом случае державной варте. Родственник Передерия, мол, учитель, а все учителя – крамольники, и прокламация писалась не без его ума. Однако многие крестьяне восстали против утверждений кулака, уверяя его, что сами видели двух матросов. А ночью этот кулак, спавший на своем гумне, кем-то из крестьян был накрыт рядном и сильно избит палками с приговариванием, чтобы не подозревал невинных людей. А если и есть основание подозревать кого-нибудь в революционности, то чтобы не был провокатором и не болтал.

Соседи этого кулака говорили мне, что после происшедшего он стал поучать своих сыновей, чтобы они, если что знают о врагах гетмана, ни с кем об этом не говорили, потому что время настало такое, что нельзя сразу понять, где правда, на стороне ли гетмана или на стороне революционеров.

Такое отношение крестьян деревни Терновки к гетману и гетманщине, с одной стороны, и к революционной прокламации – с другой, мeня радовало, и я старался подойти к ним ближе.

Теперь я начал вести между ними собеседования более положительного характера и организовал из них боевую группу. В задачу ее должно было входить не только группирование вокруг себя крестьян, чтобы в нужный момент не отстать от других волостей и восстать против гетманщины и немецко-австрийского хозяйничанья в стране, но и беспрерывные нападения теперь же, до момента восстания на помещичьи усадьбы, на немецко-австрийские военные транспорты, на державную варту и т. п.

В боевую группу вошло несколько человек, самостоятельно мысливших о реакции на Украине. Они будировали крестьян против нее, и это обстоятельство толкало меня на более решительные действия. Тем более что я замечал в гуще окружавшей меня крестьянской молодежи стремление к тому, чтобы как можно скорее заняться реальным делом: отучить гетманские и немецко-австрийские карательные отряды от диких налетов на деревни, от обысков, арестов и избиений непокорных крестьян.

Помню, на одном из моих собеседований с крестьянами молодежь решительно настаивала на том, чтобы я разработал ей план засад и уничтожения этих карательных отрядов в открытом поле. Зная, что за такие действия немецко-гетманские власти взыскивают со всего населения данной местности, я объяснял молодежи, что разработать нужные планы засад и действий нетрудно, но что такими действиями мы можем вызвать против себя возмущение со стороны крестьян и этим утеряем их живые силы для восстания. Молодежь возражала, что все население готово на жертвы, лишь бы жертвы эти не были напрасными, лишь бы жертвы эти послужили сигналами для всеобщего восстания трудящихся против насильников и эксплуататоров.

Так шли дни за днями. Я проводил собеседования. Советовал терновцам не прибегать к вооруженным действиям, не взвесив их цели всесторонне и не сговорившись с Гуляйполем, где есть силы и оружие и где выработан определенный план согласования действий крестьян и рабочих широкого района.

– Гуляйполе с его революционной частью крестьян и рабочих имеет уже опыт и авторитет у населения других районов, – говорил я терновцам. – С этими районами нужно во что бы то ни стало связаться, прежде чем начать открытые действия. Открытое действие требует организованности. Кроме того, оно должно быть достойно революционной организации. Это значит, что необходимы: революционная определенность в цели и упорство в практическом дерзании. Надо согласовать пути и действия, при помощи которых нам всем в разных концах района, области и всей Украины придется беспрерывно, не зная усталости и отдыха, подавать сигналы, звать всех угнетенных тружеников деревни и города на борьбу и давать живой пример в этой борьбе. В Гуляйполе в революционную часть его населения я верю. Оно пойдет на этот подвиг с открытым лицом и с честью будет защищать его. Вот почему я советую не только вам, товарищи, но и всем, кого я видел до встречи с вами, связаться с Гуляйполем и согласовать с ним ваше выступление против насильников.

И мы решили связаться с Гуляйполем. За этой связью поехал я и со мною два товарища из терновцев. Но мы доехали только до села Рождественки. Здесь меня встретили мои старые товарищи, которые по причине бушевавших в Гуляйполе репрессий сами оставили его. А репрессии эти разбушевались, главным образом, на почве того, что гуляйпольские крестьяне отказывались свозить обратно помещикам урожай с отобранной у помещиков и кулаков земли.

Немецко-австрийское командование распорядилось по своим и гетманским карательным отрядам принудить крестьян-бунтарей силою штыка, тюрем и расстрелов свозить их урожай в амбары помещиков и кулаков.

Это сообщение остановило меня на три дня в Рождественке, где я постарался тщательно проверить все полученные сведения. А проверив, возвратился снова в Терновку.

Терновская молодежь была рада моему возвращению. И я решил действовать пока в этом районе. Окружавшая меня крестьянская среда к этому действию была уже подготовлена. Поэтому я, не задумываясь, сразу же толкнул ее на путь вооруженных нападений на помещичьи имения и кулацкие хутора с целью разгона из этих контрреволюционных гнезд всех группировавшихся в них бездельников, разного ранга хозяйчиков и охраны.

Лозунг наш был «Смерть всем, силою немецко-австрийско-гайдамацкого штыка дерзнувшим отымать у крестьян и рабочих революционные завоевания». Этот лозунг воодушевлял крестьян. Они запрягали лошадей в брички и, невзирая на недостаток в огнестрельном вооружении, бросались на помещиков и кулаков, на разъезжавшие по району немецко-австрийские и гайдамацкие отряды и сражались с ними.

При одном из нападений на помещичье имение мы наткнулись на хорошо вооруженную охрану. Она состояла исключительно из немецких солдат. С трудом нам все-таки удалось разоружить охрану. Но хозяин вместе с офицерами охраны и офицерами из Синельниковского гарнизона, которые часто группами гостили у этого помещика и были как раз в это время у него, забаррикадировались в доме «барина», решив защищаться. Картина была жуткая. Крестьяне, оцепив дом, требовали от помещика удалиться из имения, забыть, что он хозяин. Крестьяне требовали этого на том основании, что он в дни революции покинул имение, в дни же контрреволюции во главе с немецко-австрийскими армиями возвратился в него и с помощью этих армий отобрал у крестьян землю; более того – порол крестьян и загонял их в тюрьмы. Крестьяне считали недопустимым, чтобы этот помещик оставался жить по соседству с ними.

Помещик грозил из дома, что он уже протелефонировал в Синельниково и вызвал немецкий отряд, который, дескать, через час-два прибудет сюда. С этим отрядом он-де разыщет крестьян-бунтарей и накажет их так, как еще никогда не наказывал.

Крестьяне бросились к дому с целью взять в нем и помещика, и его гостей офицеров. Но последние, будучи хорошими стрелками, метким огнем отбили наступление. Это заставило меня и другого товарища (Кирилла) подползти к окнам и с двух сторон бросить в дом по бомбе хорошей силы. В результате – сильный взрыв. Помещик и его защитники замолкли. А крестьянам больше ничего и не нужно было. Разграблением имения они не занялись. Батракам-рабочим они сказали:

– Вы здесь хозяева. Продолжайте молочение хлеба. Недалеко время, когда вся Украина скинет произвол. Революция снова окрепнет, и положит начало тому, как следует поступить с землею и всеми капиталами на ней. Тогда мы с вами встретимся и сообща решим, за что нам нужно будет взяться в первую очередь на этом пути.