В конечном результате выходило, что он старался угодить и тем, и другим, – непостижимая скользкая изворотливость змеи. В ответ на все это Мирабо осыпали отовсюду дерзостями, которые далеко оставляли за собою его собственную невероятную дерзость. Мирабо не был исключением; люди, имевшие два лица, люди, о которых никто не знал, должен ли он в них видеть друзей или врагов, составляли тогда правило. Палач Булье разыгрывал роль сторонника Лафайета и даже перед Ламарком боялся снять свою маску, несмотря на то, что Ламарк принес ему записку от короля; он уступил с такими предосторожностями, что душа его по-прежнему оставалась потемками.

После дела об организации духовенства Мирабо пришлось играть первостепенную роль по вопросу об усилении вооружений на случай войны с соседями. Слухи о враждебных намерениях соседних держав сильно возбуждали общественное мнение; Мирабо явился докладчиком соединенных комитетов военного, дипломатического и сыскного. Докладом своим от 28 января 1791 года он старался успокоить умы, доказывая, что ни одна держава не имеет ни повода, ни интереса воевать с Францией; но при этом все-таки пришел к заключению, что следует укомплектовать тридцать полков пехоты и двадцать полков кавалерии с соответственным числом артиллерии за счет чрезвычайных расходов. Мирабо стал усердно заниматься иностранной политикой, чтобы оказывать услуги покровителю своему, министру иностранных дел Монтморену. Обожатели Мирабо жаловались на несправедливость Национального собрания, которое так долго медлило, прежде чем избрало его своим председателем; на президентское кресло он попал только сорок четвертым.

В течение двух недель своего председательства он перестал говорить деловые речи и произносил только парадные по случаю приема разных депутаций. Мирабо успел, впрочем, и тут отличиться. Когда он явился от имени Национального собрания по делам к королю, то дал урок придворной челяди, доказав ей, что президента законодательного корпуса нельзя заставлять дожидаться, как других, в королевской передней.

Очень большой проблемой был отъезд двух теток короля. Несмотря на все старания Мирабо дискредитировать Национальное собрание и заставить народ искать себе убежища в усиленной власти короля, положение Людовика XVI и его семейства делалось с каждым днем все более невыносимым. Бежать от народа, спастись из страны было единственной мыслью, которая преобладала над всеми прочими. Но чем упорнее эта мысль преследовала семью короля, тем более она вызывала подозрений в народе, так как влекла за собою контрреволюцию, иностранное нашествие, все бедствия войны и возвращение деспотизма. Мирабо должен был способствовать успокоению народа и законодательного собрания и открыть свободный проезд за границу для королевских теток. Дело было устроено, паспорта выданы, тетки едут в Рим; но народ везде встречает их с мрачным подозрением, нужно вмешательство солдат, чтобы пролагать им путь. В одном месте их хотят задержать, но отряд кавалерии силою отворяет им городские ворота; в другом ничто не помогает, их задерживают, им остается жаловаться Национальному собранию. Дело поступает туда в феврале 1791 года, как раз во время президентства Мирабо. Ему удается его уладить. Со свойственной ему изворотливостью он пользуется этим случаем, чтобы нанести удар военному министру, которого королева ненавидела за его якобинский образ мыслей, и нажить себе нового врага. Мирабо пытался обвинить его в том, что кавалерия силою открыла городские ворота при проезде королевских теток. Тут, как всегда, Дантон поддерживал Мирабо в городском совете, а Мирабо старался бросить тень в якобинца – военного министра за то, что он будто бы способствовал проезду королевских теток, между тем как сам Мирабо хлопотал об обеспечении этого проезда.

Жизнь Мирабо подходила к концу – он умирал под тягостью непосильного бремени, которое взвалил себе на плечи. Не он один, – все великие герои революции чувствовали безмерную тягость этого бремени; Марат убит был полумертвым, он так же быстро сгорел, как и Мирабо; все время господства Робеспьера натянутое настроение его духа напоминало струну, готовую лопнуть. Не одни герои, – все, отдавшиеся революции душою и телом, чувствовали себя в состоянии неестественного и безысходного напряжения, в котором человек не может находиться долго, из которого он непременно выйдет, но выйдет, пожертвовав тем, что было для него всего дороже, – целью, к которой стремился. Откуда произошло такое отчаянное настроение духа? Люди не поняли того пути, которым они должны были идти, чтобы разрешить свою задачу. Почти в то же самое время, когда французы сбрасывали с себя иго деспотизма, другой народ, еще более угнетенный, сделал то же: то были креолы, населявшие испанские колонии Америки. Деспотизм французских королей был мягким и отеческим управлением по сравнению с тиранией испанцев над креолами. Управление испанцев в Америке было нисколько не лучше варварского режима турецкого султана и персидского шаха: как на Востоке, испанский чиновник в Америке мог нередко брать у жителей все, что ему понравится. Восстав против необузданного гнета, креолы совершили на своей родине такой же великий переворот, как французы во время революции. В известном смысле они сделали больше. И все-таки они не умели понять тот путь, которым следовало идти для достижения цели, – тот образ действий, которого им следовало держаться. У креолов точно так же, как у французов времен революции, каждый руководитель народа, собравший вокруг себя кучку преданных людей, стремился силою завладеть всем государством и вертеть им, как угодно. В минуты восстания против испанского владычества, в дни величайшей опасности, когда метрополия висела над ними грозной силой, руководители революции дрались между собою. Вооруженные креолы одновременно резались и с испанскими солдатами, и друг с другом. Конечно, они при этом проявили не менее геройства, чем французы в борьбе с Европою и испанцы в борьбе с Наполеоном, и освободились от своих угнетателей навсегда, но их образ действий не мог не отозваться на их будущем существовании. Междоусобная резня и вражда помешали им создать из себя одно могущественное государство, которое способно было бы отвечать всем требованиям политической жизни, прогресса и цивилизации. Ни народная школа, ни высшее образование не могли быть организованы удовлетворительным образом. Республики креолов в Америке не были в состоянии сделаться равноправными членами европейской цивилизованной семьи, вести с нею равноправный диалог, играть в науке, в цивилизации и в промышленном движении такую же роль, какую играют Соединенные Штаты, Англия, Франция и Германия. Научное и промышленное развитие, народное образование и благосостояние, – все тормозилось неумением создать в своей среде свободное управление, способное отвечать всем требованиям народного благосостояния. Во Франции вражда вождей революции дала другой результат: с первых дней переворота они поняли, что несогласия скорее всего приведут к распадению страны, и для предупреждения такого результата не только провозгласили государство единым и нераздельным, но с несокрушимой энергией поддерживали такую нераздельность на деле. Это существенно повлияло на исход движения. В то время, когда у креолов Америки ни один из народных вождей не мог получить окончательного преобладания и страна разделилась на мелкие республики, сохранившие до сих пор свой антимонархический режим, во Франции времена, когда вожди могли противопоставлять друг другу достаточный противовес, продолжались весьма недолго. Диктатура следовала за диктатурой; каждый из диктаторов немедленно прекращал свободное движение в стране и водворял гробовое молчание; воспрещалось все, кроме восхваления его режима. Но именно поэтому режим не мог ничего сделать для народа даже при фантастической преданности диктатора его интересам или при редких способностях господствующего вождя. Французы так же мало достигли цели, с которой народ совершил революцию, как и креолы. Анархия американских республик так же существенно препятствовала развитию страны, как во Франции бюрократия, убивавшая в стране и умственную жизнь, и благосостояние; и креолам, и французам пришлось в течение XIX века совершать сизифову работу, делать величайшие усилия, приносить жертвы, переносить нечеловеческие страдания, совершать геройские подвиги только для того, чтобы все пропало без пользы из-за нелепого поведения вождей и чтобы после долгого периода безнадежной апатии приниматься за дело сначала с мрачной перспективой будущих неудач перед глазами. Американцам Соединенных Штатов не приходилось завоевывать вновь то, что ими раз уже было отвоевано путем революции и затем утрачено через нелепое поведение их вождей. С самого учреждения республики свобода сделалась уделом только белого населения, негры же остались рабами. И вот оказалось, что рабство кладет такой тяжкий гнет на умственную жизнь рабов, что негры в течение целого столетия не могли освободиться от рабства, хотя жили среди самого свободного народа на свете; за них должны были это сделать свободные люди, и притом после тяжкой и кровавой борьбы с рабовладельцами.